Она замолчала, нервно накручивая на палец сухую былинку.
— С тех пор как уехал, от него ни слуху ни духу, — подсказала Тая.
— Да еще и месяца не прошло, — вступилась Маруся. — И не забывай, как он уехал, куда и чем сейчас занимается! Телефона у нас нет. Не письма же ему сюда писать!
— А что такого? Мог бы и черкнуть пару строк, не велика птица!
— Ну при чем здесь птица? Василий Игнатьевич звонил ему с почты несколько раз, он передавал мне привет…
— Привет?! — ядовито изумилась Тая. — Ну, тогда конечно!
— У меня такое чувство, что ты его заочно ненавидишь, — покачала головой Маруся. — За что? Он не сделал мне ничего плохого. А то, что произошло, случилось по моей инициативе.
— Я чую, что он принесет тебе новые несчастья.
— А другие варианты исключаются?
— Для меня да.
— Ну почему, почему?! Я что, урод, дебил, старушка, которую нельзя полюбить?
— Да нет, конечно. Просто у него своя жизнь, в которой уже есть все, что нужно. Любовь с первого взгляда не получилась, а для другой не хватило времени. А ты себе все придумала. На безрыбье и рак рыба. Тебе сейчас одиноко и страшно, и он единственный здесь достойный внимания мужчина. И не надо мистики: кирпич, развод и иже с ними. У него нет конкурентов — вот и все.
— Возможно, ты и права, — задумчиво проговорила Маруся. — Но мне не важно, в результате чего возникло мое чувство. Главное, что оно возникло. Оно уже есть, понимаешь? И куда от этого деться? И зачем? Это так важно для меня, так мне дорого — соломинка, которая держит на плаву. Весь суматошный день я живу ожиданием той минуты, когда наконец смогу подумать о нем. Возвращаюсь вечером из школы по темной пустой дороге и мечтаю, как он приедет, откроет дверь, шагнет через порог. Ложусь спать и вспоминаю его лицо, его руки, глаза, губы, ту единственную ночь. Юлькины письма и эти воспоминания — вот и все мое богатство. И ты хочешь меня этого лишить? Потому что та ночь может так и остаться единственной? Ну что ж, возможно. Но пока я верю, что это не так!
— «А если откажешься работать, — сказала злая мачеха, — я отдам тебя в услужение мельнику. Он будет держать тебя впроголодь и лупить как Сидорову козу», — прочитала Маруся, и одиннадцать голов ее подопечных, как подсолнухи к солнцу, повернулись к Гале Сидоровой.
Галя покраснела и горько заплакала.
— Ну, вы просто как маленькие, — покачала головой Маруся и, отложив книжку, подошла к рыдающей Гале. — А ты нашла из-за чего расстраиваться…
— Да-а, они теперь будут меня козо-ой дразнить!
— Ну, умные не будут, а на дураков и внимания обращать не стоит.
— А сейчас-то ее Галкой зовут, а галка — это такая птица. А меня зовут Чижик. Ну и что? Я не обижаюсь, — сказал Коля Чижиков.
— А меня зовут Печка, потому что у меня фамилия Печникова…
— А меня Курнопей, потому что у меня нос большой…
— А меня зовут Чебурек, — белозубо улыбнулся Намик Фейзулаев.
— У всех людей есть прозвища, — авторитетно заявил Юрка. — Тут уж ничего не поделаешь. А в Москве, Марь Сергевна, тоже прозвища дают?
— Конечно, — улыбнулась Маруся. — А вообще вы, ребята, затронули интересную тему. Вот иногда приклеится к человеку прозвище, да так прочно, что его уже и по имени никто не зовет. Вот у меня, например, есть подружка — Сова. Ну, у нее фамилия Савинова, это понятно. А есть еще Курица. Почему ее так прозвали, уже никто и не помнит, а приклеилось — не оторвешь. А чаще всего прозвища отражают привычки или черты характера. Допустим, скажут про кого-то «сорока», и все понимают — болтун. Вот поэтому надо всегда вести себя достойно, а то такое клеймо поставят — не отмоешься.
— А вас, Марья Сергевна, знаете, как называют? — лукаво спросила Катя Кокурина.
— Меня? — растерялась Маруся. — А разве меня как-то называют?
— Несмеяна, Несмеяна! — наперебой загалдели первоклашки.
— Вот как? По-моему, я всегда улыбаюсь…
— Вы печальная. Смеетесь, а глаза на мокром месте. Моя мама говорит, что у вас на сердце камень…
«Кирпич у меня на сердце, а не камень, — думала Маруся, шагая смутно белеющей в темноте дорогой. — Большой красный кирпич».
Сзади послышался шум приближающейся машины, и Маруся, отступив на обочину, подняла руку. Здесь всегда брали попутчика и подвозили даром, за «спасибо», на деньги смотрели укоризненно, и становилось совестно, будто обидел хорошего человека.
