Отведя глаза от блюда, Торнссон затаил дыхание и прислушался – за спиной было тихо, и эта тишина вроде бы не казалась угрожающей. Он сделал еще один короткий шаг вперед и медленно опустился на колени. Так же медленно, театральным жестом, простер руки к солнечному божеству, а потом согнулся и уткнулся лбом в холодный каменный пол.
Чувствовал он себя при этом героем какого-то дурацкого фильма, но не это было главным. Главным было то, чтобы ему прямо сейчас не врезали по затылку, главное, чтобы жрецы-индейцы прочувствовали, прониклись, поверили: он, Свен Торнссон, прилетевший с неба, тоже глубоко уважает и почитает солнечного бога, равно как почитает и бога дождя, и бога ветра, и радуги, и растений, и всех других богов, – и не таит никаких дурных намерений. А потом он показал бы им Марс – если сейчас на небе виден Марс, – и как-нибудь растолковал бы, что он явился оттуда… А потом…
Что будет потом, Торнссон не знал, и не хотел об этом думать. Жить нужно было настоящей минутой, и от этой минуты, возможно, зависело, наступят ли для него другие минуты, много, почти бесконечно много минут, часов, дней, лет… Или же не суждено ему выйти живым из этого храма?..
Он не шевелился, он прислушивался, он упирался головой в пол, вытянув руки перед собой – и ему вдруг вспомнился зал с мумиями египетских фараонов, на который они с Алексом набрели в недрах Марсианского Сфинкса. Алекс стоял рядом с ним у «витрины», где на каменной платформе смутно белели погребальные ткани и золотились посмертные маски, и вещал в своей обычной манере школьного учителя. «Пирамиды были нужны для перемещения в пространстве. Марсиане об этом знали, и поделились своими знаниями с египетскими жрецами…»
Они с Алексом обнаружили пирамидальное помещение, созданное внутри Сфинкса. Неведомая марсианская машина заработала – и его, Свена Торнссона, перебросило на Землю. А что, если у машины есть и реверсивный механизм, обратный ход? Что, если отсюда, из этого индейского храма в древнем городе Теотиуакане, он вновь сможет попасть на Марс, и не в прошлое, а в то время, которое буквально четверть часа назад еще было его, Свена Торнссона, настоящим?
Чтобы проверить, так ли это, ему обязательно, во что бы то ни стало нужно было остаться в живых!
Сзади по-прежнему царила тишина. Мысленно неторопливо досчитав до ста – хотя ох, как нелегко давалась ему эта неторопливость! – Торнссон встал с коленей и, еще раз поклонившись солнечному божеству, медленно повернулся к центру зала.
Жрецы кучкой стояли на прежнем месте, и в колеблющемся свете факелов было не понять, что именно выражают их медные лица: недоверие? угрозу? благоговение?
«Иди к ним, – сказал себе пилот. – Проявляй инициативу, налаживай контакт, черт тебя побери! Умеешь же ты девчонок охмурять, попробуй охмурить и этих…»
Он нашарил в кармане батончик «Хуа!» и, вытащив его, бодрым шагом благодетеля направился к желтым плащам, сконцентрировав внимание на коренастом индейце с изумрудными птичьими перьями – кажется, именно он был тут главным. Еще издали помахал батончиком, показал на свой рот и похлопал себя по животу. Подойдя к коренастому, протянул ему армейскую радость в звездно-полосатой упаковке и внятно сказал:
– Батончик. Вкусно. – И вновь потыкал пальцем в свой приоткрытый рот.
Коренастый, поколебавшись, принял подношение. В его выпуклых темных глазах с тяжелыми приспущенными веками блестел свет факелов, и никаких эмоций не читалось на сухом, исчерченном глубокими складками лице, обезображенном давним, судя по всему, шрамом. Жрец осторожно провел пальцем по обертке (все остальные полукругом обступили его, рассматривая незнакомую вещицу), – и Торнссон тут же забрал батончик назад, вновь выругав себя за очередную оплошность.
– Вот так!
Он надорвал обертку, обнажая сам батончик, поднес его ко рту, сделал вид, что собирается откусить – и, приложив левую руку к сердцу, вернул коренастому.
Тот раздвинул узкие губы в осторожной полуулыбке, показав желтоватые, крепкие на вид зубы, и тоже поднес батончик к лицу. Только не к губам, а к своему орлиному носу. Шевельнув ноздрями с нефритовыми кружочками, втянул в себя воздух, приподнял густую черную бровь – и спрятал батончик куда-то под плащ.
