Флоренс не испытала каких-то особых эмоций, когда разглядела в слабом свете, исходившим от стен зала, кто именно приближается к ней. Чувства ее можно было бы сравнить с безнадежно увядшими листьями, которые – поливай не поливай – уже не вернуть к жизни. А вот Алекс Батлер последние несколько метров не то что пробежал – пролетел, и стиснул Флоренс в объятиях с такой силой, с какой еще никогда никого не обнимал.
– Господи, Фло!.. Господи!.. – срывающимся голосом приговаривал он, прижимая безучастную Флоренс к груди. – Живая…
– Пусти, мне больно.
Она попыталась оттолкнуть ареолога и он наконец разжал руки и, отступив на шаг, оглядел ее с ног до головы, будто все еще не веря, что это не мираж, не призрак, а самая настоящая Флоренс Рок. Ложбину с хрустальным черепом за ее спиной он не замечал, он ничего сейчас не видел, кроме невысокой женщины со слегка отрешенным лицом и потускневшими, словно подернутыми патиной, глазами.
– Я теперь тебя ни на шаг не отпущу, – заявил Батлер, не сводя с нее взгляда. – Свен остался в пирамиде, мы с тобой угодили в какую-то чертовщину, в кисель… Я уже думал: «Все, конец!» – а очухался в какой-то норе, голова тяжелая, как с похмелья… Бродил, сам с собой разговаривал… Свена искал, да где там… Тут такие лабиринты… И вдруг – как в кино: ступеньки, коридорчик… и наконец-то просторный зал, а то я уже начал побаиваться приступа клаустрофобии. И посреди зала – ты… Как ты здесь очутилась, Фло? Где ты ударилась? У тебя ссадина на лбу…
– Не знаю, – не сразу ответила Флоренс, глядя мимо ареолога. – Не помню. Я, наверное, всю жизнь здесь была, с самого рождения. И вся моя жизнь мне просто казалась.
Она не собиралась рассказывать Батлеру ни о Леопольде Каталински, ни о своем походе в лагерь, ни о том, что модуль уже покинул Марс. Зачем? Зачем кому-то еще знать о вещах, которые неинтересны теперь и ей самой?
– Почему ты называешь меня Фло? – спросила она, по-прежнему рассеянно и равнодушно созерцая пространство за плечом ареолога. – Я не Фло. Я не знаю, как меня зовут, и зовут ли как-нибудь вообще. Можешь называть меня, например, Юлалум. «Вот могила твоей Юлалум…» – Флоренс театрально повела рукой.
– Ничего, это пройдет, – после некоторой заминки бодро заверил ее Алекс, стараясь сохранить прежнее выражение лица. – Ты угодила в какую-то переделку, это синдром. Хоть я и не психолог, но точно тебе говорю: это синдром. Синдром Сфинкса. У тебя сработала психологическая защита, только и всего. Механизм замещения. Все развеется, Фло, это всего лишь вопрос времени. – Он тронул ее за рукав. – Пойдем, присядем вон там, у стеночки. Посидим, поговорим. Не знаю, как ты, а я здесь уже все ноги истоптал. Пойдем. Может, и Свен сейчас нам на голову свалится.
Он направился к слабо светящейся стене, так и не обратив внимания на закатившееся в ложбинку хрустальное творение неведомых мастеров, и все говорил, говорил и говорил, буквально из кожи вон лез, чтобы показать: все нормально, все в порядке, никаких проблем нет и мир прекрасен. Флоренс последовала за ним с таким же безразличием, с каким тень сопровождает своего хозяина. Слова ареолога сливались в ее голове в невнятный гул, подобный гулу далекой автомагистрали, и не имели никакого значения.
«Слова, слова, слова…» – подумала она и едва заметно улыбнулась.
Притворившаяся Вселенной пустота незаметно свернулась в совсем небольшой кокон, и находиться внутри этого кокона было не то чтобы приятно, но – удобно…
– Между прочим, заметила? Эхо тут совсем не откликается, – прорвались сквозь кокон слова ареолега, уже устроившегося на полу у стены. – Садись. – Он похлопал ладонью рядом с собой, и Флоренс покорно села, чуть поморщившись от боли, и тоже прислонилась к стене. – А вообще здесь жутко интересно, это какая-то постоянно меняющаяся система, именно система! И она функционирует, она реагирует на наше присутствие. Мы со Свеном тут такого навидались…
