— «Родился сын Василий 18 ноября 1890 года».
Выходит, неполных четырнадцать лет. Маловато!
Придется годок накинуть.
Угощу писаря, и он бумагу выправит в полном аккурате. А ты, сынок, запомни раз и навсегда — родился ты, стало быть, 18 ноября 1889 года. Если хозяин спросит, так и говори. Поверит. Рост у тебя вполне подходящий. Женить можно.
— Это лишнее, Константин Лавлыч.
— Ладно! Собирай‑ка на стол, Аннушка. Перехвачу и поеду в волостное правление. Много хлопот с тобой, малец.
После завтрака отец запряг Черныша и уехал.
Вася надел старенькие ботинки, сказал угрюмо:
— Пойду на Волготню… В последний раз…
— Ступай, ступай. А я твое бельишко простирну…
Проснувшийся кривоногий Павлик подошел к брагу:
— Возьми с собой…
— В другой раз, — махнул рукой Вася и торопливо вышел из дому. Только на улице подумал, что «другого раза» не будет. И не хотелось верить, что завтра он уже не пройдется по этой просторной, пахнущей свежей капустой и яблоками, желтой от осенних листьев улице.
За домами Барщинки журчала, звала к себе Волготня. Летом — тихий, прозрачный ручей, весной и осенью— шумная, торопливо бегущая к Волге речка. Сколько больших и малых радостей приносила ты, резвушка–болтушка Волготня! Сюда бегал за водой, здесь ловил пескарей и окуньков, катался на санках и плавал на плотике. Берега твои кормили земляникой, малиной и черной смородиной.
Вася несколько минут постоял у коричневатой воды и неторопливо прошел к старой высокой березе. Сучья ее растут низко, их много, легко взбираться. И Вася залез на самую верхушку. Отсюда очень хорошо видна вся родная сторонка. За Барщинкой привольно раскинулись деревни Антоново и Волково. Да и до Середнева всего‑то полторы версты. Знакомая дорожка. Две зимы ходил в Середневскую трехклассную церковно–приходскую школу. На третью отец не пустил. Сказал сердито: «Нечего сапоги зря трепать. Жениться пора, а все за партой сидишь». А после, пьяненький, каялся: «Надо бы Ваську снова в школу наладить. Учитель его шибко хвалил. Говорит, самый прилежный и способный ученик в классе. Вот как получается—-не знаешь, где выгадаешь, где прогадаешь».
С маковки березы хорошо видна белая красивая церковь села Георгиевского на Раменье. Сколько раз туда ходили — и не сосчитать. Отец ни одного престольного праздника не пропустит. Поднимется чуть свет, наденет праздничный костюм и поведет всю семью замаливать грехи. А долго стоять на коленях трудно и скучно. Куда веселее за оградой среди ровесников. Крепче всех подружился с сыном самого батюшки, Ваней Лавровым. У него огромное богатство—много разных книг: и про птиц и зверей, и про сыщиков и царей. И про войну. Картинки красивые, разноцветные, смотреть не пересмотреть. Вот и вчера договорились встретиться в воскресенье. Не придется, больше не придется…
Затуманенными глазами Вася еще раз осмотрел такие родные и дорогие рощи, поля, тропинки, стремительно бегущую сверкающую Волготню и слез с березы. Домой идти не хотелось. Отец, наверное, опять приедет пьяненький и начнет всех ругать, а себя расхваливать, пока не уснет…
Трижды прошелся по Барщинке и никого из ребят не встретил. Пожалуй, это и хорошо. Будут зазывать на какую‑нибудь игру, ведь они не знают, что ему сейчас плакать хочется.
Вздрогнул, услышав за спиной тоненький голосок Павлика:
— Ва–ся, домой! Батька зовет…
У Павлика красные грязные щеки. Цепляясь за рукав, он испуганно спрашивает:
— Ты взаправду уезжаешь? И насовсем?
— Ага. В Питер…
— А как же я?.. Кто за меня теперь будет заступаться?
— А ты в драку не лезь. И не реви. Знаешь что: я тебе все свои богатства оставлю. Все секреты открою…
— И двухконцовый ножичек?
— Все отдам.
Павлик смотрит в лицо брата широко открытыми влажными глазами и просит:
— А все‑таки лучше всего… ты не уезжай. Мама тоже плакала…
— Я буду приезжать… Как все питерщики.., На лето, — обещает Вася, хотя и не верит, что ему эго удастся.
Угрюмый отец встречает на крыльце вопросом:
— Где ты целый день шатался, бессовестная морда?
И, не дожидаясь ответа, проходит в избу.
— Бумагу я достал форменную. Честь по чести. Вот ты на год и вырос.
