Василий отошел к придорожной канаве, выждал, когда телега поравняется, тихо окликнул:
— Батя! Это ты?
Ничего не услышав в ответ, бросился к телеге. Отец лежал на мешках и храпел. Пахло водкой. И это напугало. Пошел рядом с покачивающейся телегой. Думал лишь о том, как бы не разбудить спящего. Оставить его на телеге, накрыть тулупом, пусть спит до утра.
Мать поджидала на крыльце. Тревожно, громко спросила:
— А отец‑то где?
— Тихо! Спит. Проснется, будет шуметь до утра…
— Это вы что задумали? Во дворе бросить? Хуже скотины, да? — медленно поднимаясь, спросил отец.
— Что ты, что ты, Константин Павлович! Побойся бога. Мы рады–радешеньки… Целый день с дороги глаз не сводила…
— Молчать! Ишь запричитала. Я вот сейчас с вами рассчитаюсь. Будете помнить. Черт попутал — кнут потерял…
Константин Павлович сполз с телеги, пошатываясь, побрел в избу.
Вася подошел к матери, шепнул:
— Ты потихонечку распрягай коня. Не торопись… А я с ним поговорю…
— Да он драться будет.
— Ничего. Я не боюсь, — сказал Вася и побежал к крыльцу. Сердце билось гулко. В сенях остановился, прислушался. Тяжело проскрипели половицы.
«Идет к двери, — испугался Вася, прижимаясь к стенке. — Нет, остановился. Звякнул ковшиком о ведро. Вода булькает в горле. Как долго пьет. Идти или еще подождать, когда немного успокоится…»
— Анька! Ты куда это провалилась?
Вася вздрогнул — в голосе отца была злость и угроза. Потасовки не миновать. Преодолев страх, шагнул к двери, сказал:
— Мама Черныша распрягает. А что надо, я сам сделаю.
— Выдрать тебя надо, вот что. Ищи ремень…
«Вроде немножко отошел, — подумал Вася. — Под горячую руку и ухватом мог бы огреть. Буду искать, пока не заснет».
На столе робко вздрагивал желтоватый огонек семилинейной лампы. Отец сидел на скамейке, привалясь спиной к стене, и что‑то лениво жевал.
Вася начал поиски ремня у кровати, на которой спал младший братишка Павлик, потом долго рылся в тряпье на мамином горбатом сундуке, несколько раз засовывал руку под старенький шкафчик.
Это занятие прервал окрик:
— Встать, паршивец! Думаешь, если я малость выпил, так меня можно запросто обдурить?! Спуску не будет. Получишь двойную порцию…
Не спуская глаз с отца, Вася тихонько передвинулся поближе к «божьему углу», плотно заполненному потемневшими от времени иконками. На этом «святом» месте отец не тронет…
Мать В. К. Блюхера — Анна Васильевна
Неслышно вошла мать, положила какой‑то громоздкий узел на сундук и ласково попросила:
— Садитесь‑ка с богом за стол, я вас богатой окрошкой угощу…
— Лопай сама. Бо–га–той! Черта с два с вами разбогатеешь. Сыплю, сыплю, и все, как в прорву, летит. Один с сошкой, семеро с ложкой. Вот ты, Васька, потолок макушкой подпираешь, а все на батиной шее висишь. Хватит! Поедешь со мной в Питер. Я тебя в момент к делу приспособлю.
— Константин Павлыч, побойся бога…
— Не перебивай, дура! Я и купца подходящего присмотрел — Федора Герасьича Клочкова. Огромадные магазины имеет. Начнет Васька мальчиком, будет стараться— приказчиком поставят, а там, глядишь, свой магазин заведет. Нам на старости лет верный кусок…
— Ложись отдыхать, Константин Павлыч. Замаялся…
— Не командуй! Много болтать стали, а вот на дело— так вас нет. Вон у Федора Блюхера все в поле от зари до зари. А про нас одна байка: холодные да голодные. А я тоже хочу жить, как Федька. Ну, чего стоишь? Снимай сапоги…
Вася видел, как мать не спеша стащила грязные сапоги и отнесла их к порогу. Вымыв руки, сняла с мужа пиджак, сказала ласково:
— Извольте почивать, Константин Павлыч. Покойного сна…
Несколько минут, не шевелясь, стояла у кровати, прислушиваясь к бессвязному бормотанию. Обрадовалась храпу:
— Угомонился, слава тебе господи! Садись ужинать, сынок.
— Не хочу. Я пойду наверх. Разбуди меня пораньше…
— Холодно там, Васенька.
— Зато спокойней…
Залез на чердак. Постель была сырой и прохладной. Поверх одеяла натянул полушубок, но долго не мог согреться и уснуть. Думал об отцовской угрозе увезти в город. Может, это он с пьяных глаз сказал лишнее? Только говорил про купца и мальчика очень складно.
Вздрогнул, услышав скрип половиц. Привстал: