— Но, госпожа Мария, дело не в избранности, да и вообще, все несколько сложнее, — начал возражать Магнус.
— Неважно, — прервала его племянница Калиграфка. — Главное, что этого вполне достаточно. Простым людям нравится. Они толпами валят на лекции барина Истомы, — пояснила Мария для Персонала. — Их это возбуждает, избранность и все такое. И вот я подумала, может быть, ваше слово вселит душевные силы и уверенность Ольге? — обратилась она к Художнику.
— Разве Ольга — из простолюдинов? — спросил вдруг Пер, до сих пор хранивший молчание.
— Нет, но она так же сентиментальна, как простолюдин, — сказала Мария. — И еще говорят, что силы небесные внушили ей мысль, что она должна пострадать за Отчизну, она стала очень набожной, бедная наша девочка…
Но сообщала обо всем этом Мария с такими интонациями в голосе, как будто бы речь шла самое большее о бревне, положенном поперек дороги, и черта эта в ней всегда производила очень сильное впечатление на слушателей. Вначале могло казаться, что она лишь издевается над предметом беседы, но интересное лицо ее при этом всегда оставалось серьезным, не допускавшим никаких возражений.
— А что еще говорит в своих лекциях о вашем народе барин Магнус? — опять спросил Пер, обращаясь почему-то к Марии, а не лично к Художнику.
— Мне не удалось подробно послушать в столице, я слишком привлекаю внимание толпы… Магнус, что же вы молчите, расскажите что-нибудь моим друзьям…
— И братьям по разуму, — добавил скромно Йоцхак.
Магнус с плохо скрытым презрением посмотрел на него.
— Ничего особенного, — сказал он, — все это истины, давно известные миру, и только из-за особого положения Большой Империи ей пока недоступные. Вундеркинд, как правило, вырастает посредственностью, быстро выдохшись, и только из упорных и много переживших детей иногда получаются гении и таланты… в будущем.
— А кто получается из империонов? — спросил Пер Магнуса, и они впервые и как-то странно посмотрели друг другу в глаза: один — с раздражением, другой — с презрением.
— Вот об империонах именно отдельный разговор, господин… техник, — не слишком учтиво обратился к нему Истома. — Если этот принцип — вундеркинд, с одной стороны, и упорно работающий над собой ученик — с другой, приложить к общественному развитию, то мы увидим, насколько затруднительно вообще говорить о будущем рано развившихся стран Большого Конгресса. И наоборот, только такие аскетические империи, как Большая, измученные трудом и несчастьями, добьются в будущем подлинного, именно настоящего успеха. Но здесь были упомянуты конкретно империоны… Леди! — обратился к Марии Магнус, — из всех оставшихся в мире простых народов именно ваша Империя сподобилась благодати ввиду своей исключительности, ее ждет поистине волшебное будущее…
— Хорошо. Достаточно. Это подойдет Ольге, — прервала его Мария в своей бесчувственной манере, словно бы речь шла не больше, чем о женихе, брошенном накануне свадьбы, а вовсе не судьбах мира.
— А нас вы пригласите на лекцию? — обратился Пер к племяннице Калиграфка.
— Вам это неинтересно! — закричал вдруг Магнус, Истома, Художник.
Его католический профиль при этом утратил самоуверенности, и он затараторил быстро, как украинка:
— В развитом обществе не принято посещать лекции. Зачем идти на другой конец города, куда-нибудь в тесный зальчик, а потом еще битый час взаимообмениваться энергией с лектором, если информацию можно получить дома, по телевизору или через компьютер?
— Не всю, — возразил ему Пер, — иногда, например, хочется видеть лица в зале…
— Вот видите! — взмолился Художник перед Марией, — их на самом деле больше интересует реакция империонов, чем сама лекция!
Но Мария сказала на это:
— Это правда? Тогда я тем более должна замолвить словечко у помощника Министра, чтобы вас пропустили, ведь сама я буду занята Ольгой, и кто тогда проследит за другими?
— Я думал, вас интересует именно лекция, — обиженно возразил Художник.
— Меня интересует все — все, что может помочь мне сохранить этот очаровательный уголок…
На этот раз, Пер и Магнус с одинаковым интересом переглянулись.
ГЛАВА V
Девицу Ольгу стерегли как драгоценность. Тем более это казалось странным, что Ольга, собственно, была — на взгляд какого-нибудь «невоспитанного идиота» — двадцатилетним худосочным и умиравшим на вид «сокровищем», не стоившим и ломаного гроша, а теперь еще эта тяжелая, внезапная набожность, которая вдруг поразила ее в высшей степени незаслуженно, поскольку грешить у дочки Министра пока еще не было никакой возможности. Поэтому, что там на самом деле лежало у Ольги на душе, можно было только гадать и обманываться, обманываться и гадать и снова гадать и обманываться на этот счет.
