— Я не намерена приглашать вас пересчитывать их вместе со мной! Ну, полно, сделайте милость, исчезните! Я вас не приглашала, и вы мне мешаете!
Лицо «герцога Люксембургского» сделалось желтым, будто у него разлилась желчь. Он принял высокомерный вид, попытался подкрутить топорщившийся ус жестом, который ему самому казался вызывающим и который со стороны был всего лишь смешным, затем тряхнул головой, отчего его серьги звякнули.
— Я вернусь, быть может, скорее, чем вы ожидаете, и заставлю вас пожалеть об этих оскорбительных словах…
— Рассудите же хоть раз логично! Если вы вернетесь, значит, я буду на пути в изгнание, и я тогда крайне удивлюсь, если вас выберут в опекуны моему сыну! Вы, кажется, позабыли, мой дорогой шурин, что после безвременной кончины моего супруга Альберы — будь то де Люин, де Кадне или де Брант — уже не в том фаворе, что прежде. Будьте уверены, что если король не любит меня, как любил когда-то, то и к вам он не питает особой нежности. Так последуйте же примеру Кадне, у которого хотя бы хватило ума сидеть в своих владениях, — отправляйтесь наслаждаться деревенским воздухом! На этом я с вами прощаюсь. Полагаю, дорогу вы знаете.
Выведенный из себя Леон де Брант бросил на молодую женщину яростный взгляд, развернулся на каблуках и, не прощаясь, большими шагами направился к лестнице, в то время как Мария подошла к окну, чтобы удостовериться в его отъезде.
— Какая муха его укусила? — заметила Элен. — До сих пор между вами и семьей покойного коннетабля, кажется, царило полное согласие.
— То была всего лишь видимость! А о причинах его приезда несложно догадаться: помимо самой обыкновенной жадности, он еще страстно желает выслужиться перед королем, обращаясь со мной как с паршивой овцой! Ах! Ну, вот он садится в карету! Прошу тебя, забудем о нем, и позови ко мне Мальвиля!
Пока мадемуазель дю Латц выполняла данное ей поручение, Мария присела к письменному столу, взяла бумагу, перо и, убедившись, что оно заточено, окунула его в чернила и начала писать письмо быстрым и в то же время слегка вычурным почерком. Она уже заканчивала — послание было кратким! — когда Элен привела Габриэля. Тот расплылся в широкой улыбке.
— Что это привело вас в такое радостное настроение? — заметила Мария.
— Отъезд мсье де Бранта был весьма приятным. Он пускал пар из ноздрей почище, чем его лошади… Но госпоже герцогине известно, что меня и пустяк может развеселить!
— Что ж, надеюсь, ваше новое задание вас позабавит не меньше: разыщите мсье де Шевреза и приведите его сюда немедленно!
— Должен ли я передать ему послание? — произнес дворянин, косясь на письмо, которое прятала Мария.
— Позже, если его вдруг не окажется в Париже. Однако поторопитесь: я должна увидеться с ним как можно скорее!
— Поторопиться? До сих пор меня не приходилось пришпоривать, когда речь шла о службе госпоже герцогине…
— До сих пор не приходилось, но нынче все так быстро меняется! — вздохнула молодая женщина.
Мальвиль нахмурился. Ему не понравилась промелькнувшая в ее словах тень сомнения. Неужели этому глупцу де Бранту удалось хоть чуть-чуть нарушить броню ее веры в счастливую звезду?
— Но не вы, мадам, и это главное! Спросите у зеркала, что оно об этом думает.
Комплимент, особенно из уст мужчины, не слишком щедрого на любезности, точно по волшебству, вернул Марии ее улыбку.
— Посмотрим! Поезжайте же!
Габриэль махнул по ковру перьями своей шляпы, прежде чем удалиться. Проходя мимо Элен, которая стояла молча, опустив вниз крепко сцепленные руки, он вдруг услышал, как она пробормотала сквозь зубы:
— Подхалим!
— Чертовка! — немедленно отпарировал он. Госпожа де Люин, погруженная в свои размышления, ничего не слышала и потому не имела возможности удивиться этому обмену репликами, столь мало соответствующему законам учтивости. Она даже не подозревала об антипатии, которую ее камеристка питала к дворянину с того самого дня, как он поступил к ней на службу.
Все началось в Лезиньи во время возвращения с охоты. Кобыла мадемуазель дю Латц споткнулась в тот самый момент, когда девушка соскальзывала с дамского седла. В тот же миг порыв ветра приподнял ее юбку, открыв столь хорошенькие ножки, что Габриэль, поспешивший к ней на помощь, присвистнул, и в этом свисте прозвучало не только восхищение, но и еще нечто сомнительное. Элен покраснела до корней волос и с возмущением отвергла его помощь, назвав его грубияном.
