Мария-Антуанетта и Густав III не испытывали друг к другу никакой симпатии. Даже страсть к театру, любовь к развлечениям, присущее обоим легкомыслие не могли сблизить их. Все искусство для Густава III состояло лишь в том, чтобы сделать из своей жизни спектакль, который бы постоянно обновлялся и режиссером которого был бы он сам, тогда как Мария-Антуанетта оставалась очаровательной марионеткой в том театре жизни, в котором она жила. Женственность, ее очаровательное кокетство и глупость раздражали этого эстета, который хотел унизить ее в глазах самого блистательного молодого человека шведского двора. Император, который совсем недавно встретил Густава в Италии, предупредил сестру на его счет. В конце концов и Мария-Антуанетта сохранила о нем не самые лучшие воспоминания, когда тот приезжал в Версаль еще в 1771 году и очень старался понравиться всемогущей мадам Дюбарри. Вечером, ужиная с королевской семьей, он говорил о том, какие советы давал королю Неаполя, которого презирал как человека, не способного переступить через все для блага двора и монархии. Он прекрасно понимал, что этот разговор раздражает королеву, и так как никто не мог прервать его, то продолжал говорить безо всякого смущения. На другой день он сделал так, чтобы его снова пригласили к королю на обед, хотя у королевы были другие планы. Мария-Антуанетта обращалась с ним очень любезно, но за все эти любезности нужно было благодарить Ферзена.
Король Швеции и его свита задержались в Париже еще на месяц. Они уехали только 20 июля, после того как нанесли визиты всем членам королевской фамилии. Густав был полностью удовлетворен. Он получил обещание в военной и морской помощи Франции на случай военного конфликта Швеции с Россией или Норвегией. Он также уладил проблемы Ферзена, добившись для него содержания в размере 20 000 ливров в год, что позволяло тому безбедно жить при дворе.
Ферзен знал, кто был настоящим героем всех праздников в Версале. Хроники весьма скрытны насчет разговоров Ферзена и королевы, которые, вне всякого сомнения, имели место быть. Не успев покинуть ее, он регулярно писал: 26 июля из Шантильи, 23 — из Дюссельдорфа, 25 — из Доснарбрука и т. д. Сразу по прибытии в Стокгольм он выбрал для нее в подарок замечательного шведского щенка. В одном из своих писем он спрашивает ее, как она назвала его, «если это не тайна». Ведь он потратил несколько недель, чтобы найти его. 9 ноября он написал несколько слов господину де Бойе, умоляя его «отослать ей щенка, который не был уже слишком маленький. […] Скажи, что это для королевы Франции», — отмечал он в своем дневнике. Ферзен, наконец, вернулся на родину, где провел со своей семьей восемь месяцев.
Уже на следующий день после отъезда короля Швеции Мария-Антуанетта переехала в Трианон, где должна была оставаться со своими детьми до 6 августа. Именно в это время она позировала для шведского художника Вертмюллера, который сделал ее портрет вместе с дочерью и маленьким дофином, по настоянию Густава III. Мария-Терезия, будучи еще совсем маленькой, вела себя «как настоящая дочь королевы, очень достойно и послушно. Австрийская гордость чувствовалась в ней с самого раннего детства, так что некоторые считали, что ее надо перевоспитывать». Она общалась с детьми самого обычного происхождения, однако все они проявляли к ней особое внимание. Следуя новым веяниям моды, Мария-Антуанетта устроила для дочери небольшой садик, где та воплощала свои детские фантазии при помощи лопатки и маленьких грабелек. Это был ее собственный садик (который продадут во время революции на аукционе под номером 11 833). Ей принадлежало также небольшое стадо козлят и ягнят, за которым следил специально приставленный пастух. Принцесса ухаживала за своими животными, которых разместили недалеко от оранжереи. Одетый в коротенькие штанишки с помочами, дофин был еще слишком мал, чтобы играть с сестрой, но уже разговаривал. У него было очаровательное личико, наивное и доверчивое. Каждый раз, когда он говорил: «Я хочу», его поправляли. «Король должен говорить: „Мы хотим“, — повторяла няня. „Ну да! Король и я, — рассуждал он, — мы
