Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая - страница 110
На том месте того Дома не было. Ни стен, ни крыши, ни крыльца. Напротив меня высился современный чешский новострой, появившийся здесь несколько месяцев назад. Маринину «халупку» снесли. Я опоздал всего лишь на какой-то год! Приедь сюда чуть раньше, и увидел бы и стены, и старое крыльцо, и те самые окна, глядя в которые Марина писала стихи. Опоздал.
За калиткой, надрываясь, рвалась с поводка злая собака. Да, хозяева знают, что здесь давным-давно жила «какая-то русская Цветаева», но им до этого, в общем-то, нет никакого дела, потому как «настоящих дел невпроворот».
О-поз-дал… Сожжена и пущена по ветру очередная страничка в необъятной летописи русской истории. (И в чешской, кстати, тоже.) Обидно. Слишком уж интересной была та утерянная страничка. Так, наверное, бывает, когда, читая интереснейшую книгу, вдруг натыкаешься на отсутствие нескольких самых важных страниц, без которых общий сюжет становится заметно скуднее. То же самое я почувствовал во Вшенорах. Старенькая станция всё на том же месте; окрестные домишки, как и десятилетия назад, по-военному вытянулись в ряд; и даже древний дуб никто не решился спилить – память! И все они – станция, домишки и дуб – немые свидетели пребывания в этих местах великого Поэта, так обожаемого в далёкой России. Нет только самого главного свидетеля – цветаевского дома. Жаль, что никогда уже и не будет…
Без вины виноватая, Алина Павликова вызывается сводить меня ещё в одно место – в здешнюю библиотеку. Совсем недавно, рассказывает она, там организовали памятный уголок, посвящённый поэтессе. Приезжали какие-то чиновники из Праги, были и русские – то ли эмигранты, то ли ещё кто…
По дороге в библиотеку замечаю, что на многих местных домах, особенно старой постройки, под чердачными окошечками какие-то буквы. Вчитываюсь: «Ganka». Идём дальше. На другом доме – опять надпись: «Magda».
– Очень интересно, – обращаюсь к Алине, – что за женские имена начертаны на домах? «Ganka», «Magda»?
– Да-да, женские имена, – кивает та. – У нас это часто.
– Выходит, каждый дом имеет своё собственное имя?
– Немного не так, – не соглашается со мной женщина. – Это старая традиция. Хозяин, построивший дом, часто писал на нём имя своей возлюбленной, для которой его и возвёл. Таким образом, на доме писалось имя женщины, с которой мужчина собирался прожить в этом жилище всю оставшуюся жизнь.
– Довольно романтично…
Библиотека располагалась на взгорке, неподалёку от железной дороги. Несмотря на субботний день, местный библиотекарь, узнав, что я приехал издалека, и не просто издалека, а из Москвы, пожертвовал ради меня своим свободным временем. К счастью, мой новый знакомый – Богдан Шмилауэр – немного разговаривал по-русски.
– Да, действительно, несколько месяцев назад мы открыли вот этот цветаевский уголок. Здесь книги её стихов на русском языке, письма, воспоминания друзей и современников. Нам дорога ваша поэтесса, ведь она прожила в наших чешских деревнях три года и три месяца. Согласитесь, это не так уж и мало.
– Не мало. И, насколько мне известно, Цветаева и Эфрон ютились в разных местах?
– Совершенно верно, в разных, – соглашается собеседник. – Раньше тут было много мелких деревенек, причём они располагались друг от друга очень близко, рукой подать. Дольни Мокропсы, Горни Мокропсы, Нове Дворы… Марина Ивановна успела пожить везде. Дольше всего, как известно, прожила здесь, во Вшенорах, на улице Кветослава Машиты, где в двадцать пятом году у неё родился сын Мур. К сожалению, тот дом недавно снесли. В наши дни все эти деревни объединены в два населённых пункта – Вшеноры-один и Вшеноры-два. Мокропсы, к слову, стали относиться к последним.
– Скажите, не сохранились ли ещё какие-нибудь дома, в которых проживала, пусть и недолго, Цветаева?
– Конечно. А знаете что? Давайте-ка проедем вместе по окрестностям. Думаю, я смогу вам кое-что показать.
