– Буду очень признателен…
И вот мы на автомобиле Богдана Шмилауэра уже катим по Вшенорам-I. Уютная чешская деревня – не деревня, скорее – посёлок. Мелькают милые домики под красной черепицей и с ярко-зелёными палисадниками – такие чистенькие и аккуратненькие, что мне, московскому обывателю, вся эта чопорность непривычна вплоть до дурноты. А Богдан тем временем проводит для меня небольшую экскурсию.
– Нове Дворы, – показывает он. – А вон местный костёл. Рядом с ним в те годы было похоронено несколько русских эмигрантов.
– Да-да, вижу, – киваю Богдану. В голове возникают строки из цветаевского дневника: «Крохотная горная деревенька… Две лавки… Костёл с… кладбищем…В каждом домике непременно светящееся окно в ночи: русский студент! Живут… впроголодь… живут Россией, мечтой о служении ей».
– А во-о-он там – домик, видите? Где маленькое оконце на мансарде? Там поэтесса снимала комнату у местного лесника. А сейчас мы въедем в горку, где будет ещё один памятный дом… Приехали… Это бывшие Горни Мокропсы, сейчас – Вшеноры-два.
Дом расположен на Халоупках, под номером 521, отмечаю я.
Выйдя из автомобиля, мы оказываемся перед калиткой небольшого одноэтажного домика в чешском стиле – с мансардой и под черепицей. Входим за калитку. И первое, что бросается в глаза, – беседка. Такая уютная, увитая плющом, с небольшим столиком внутри. «Здесь есть всё, что всегда не хватало Цветаевой в эмиграции: беседка, столик и тишина», – первая мысль при виде этой идиллии.
Вышедшая из дома молодая хозяйка подтверждает: да, в этой беседке писала стихи русская поэтесса. Правда, добавляет женщина, давно уж это было, да и не так долго поэтесса здесь и была-то. А тот дом, где она долго снимала комнату и жила с детьми, недавно снесли. Вот поэтому сюда все и приезжают – здесь ведь почти ничего не изменилось. Не так давно приезжала какая-то комиссия из Праги, сказали, будут устанавливать памятную доску. Пусть устанавливают, дом в хорошем состоянии, да и беседка на том же месте, где и стояла всегда…
Итак, мемориалу – быть![205] Собираемая по крупицам в этих краях история обретёт, наконец, некие предметные очертания. Другое дело, досадую я, начнись всё это несколькими годами раньше, и эти исторические очертания остались бы в национальном наследии наших стран в более качественном, почти бесценном(!), состоянии. Где всё это время были посольства, министерства?…
Благодарный моим новым чешским друзьям, ближе к вечеру я покидаю цветаевские Вшеноры. Спускаясь к станции, любуюсь раскинувшейся внизу долине, где неслышно течёт речка Бероунка. На взгорьях шумят могучие дубы, а где-то там, чуть в стороне, дремлет самый главный «генерал» – необъятный дубище. Счастливец-ветеран, помнящий неуловимую улыбку Цветаевой.
Вот и станция – место метаний и надежд Марины Ивановны. Покидая навсегда Вшеноры, она даже не догадывалась, что эти «пражские деревеньки» станут последним пристанищем её тихого женского счастья. Дальше будет шумный Париж, успех, борьба и падение. Дальше будет… Елабуга.
Кто-то считает жизнь Цветаевой во Вшенорах этаким «периодом отсутствия» и даже «обрывом в бездну» и «скачком в никуда». Неправда! Если хотите, то действительно был скачок – в Мир Любви, Поэзии и Материнства. И она ещё не раз вспомнит местные холмы, дубравы и звенящую покоем тишину.
Когда-то, на заре своей поэтической карьеры, Марина напишет: «Судьба меня целовала в губы». Её вшенорское «сидение» было не чем иным, как этаким поцелуем – «осенним поцелуем в губы»…
Поклонимся тихим Вшенорам, всем этим «пражским деревенькам», с их домиками с женскими именами, сумевшим сделать «нашу Марину» чуточку счастливей. Ведь будь здесь её собственный дом, не сомневаюсь, на фасаде огромными буквами было бы начертано: «MARINA». Виноват: «МАРИНА»…
Москва-Прага-Париж-Подольск-Ялта (Харакс) – Елабуга-Вятские Поляны-Москва. 2012–2017 г.
