Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 78

Итак, королевы продолжили путь ко французскому двору и встретились с королем и королевой Луизой в Фонтенбло, где и провели весь май. Едва приехав, Маргарита превратилась в журналистку, чтобы известить короля Наваррского: «Я осведомилась насчет всех новостей, пересказанных мне: они достоверны, особенно новость о войне госпожи де Монпансье, каковая была забавной». Королева также нашла, что герцог де Майенн, брат Гиза, «так невероятно растолстел, что стал уродлив. Господин де Гиз же сильно похудел и постарел. Оба они пребывают в том же расположении духа, в каком Вы их видели». Однако она не забывает, что ей поручили убедить супруга приехать к ней. Поэтому она расхваливает преимущества, какие дало бы ему пребывание при дворе, без колебаний лично ручаясь за хорошее отношение к нему: «Если бы Вы были здесь, то стали бы тем, от кого зависели бы те и другие, ибо каждый сам предлагает свои услуги; и поверьте, [не стоит] опасаться этих Гизов — они не обладают ни влиянием, ни возможностью причинить Вам зло. Что же касается короля, я всегда отвечала своей жизнью, чтобы с Вами не случилось ничего дурного по его вине»[322].

Маргарита опять ручалась за одного и за другого — в этом была ее функция, и это тогда от нее требовалось. Однако она отнюдь не была уверена в короле Наваррском, зная, что его, конечно, заманить во Францию будет трудно. Что касается Генриха III, он теперь отдалился от нее как никогда. Его поведение, и ранее непредсказуемое и своеобразное, теперь стало в глазах современников еще более странным. Он усвоил привычку осыпать фаворитов наградами и дорогими подарками, но периоды роскошной жизни чередовались у него с кризисами мистицизма, когда он на целые недели затворялся в монастырях. Дело в том, что этот тонкий и выдающийся человек должен был решать неразрешимые проблемы. С одной стороны, в этот период, более смутный, чем любой другой, он должен был доверять сохранение королевства достойным и верным людям, которых выбирал в среде мелкого дворянства (поскольку крупное все более выходило из-под контроля) и ставил на высшие посты, чтобы обеспечить их верность, — отчего критика по его адресу лишь усиливалась. С другой стороны, страстно стремясь к духовности и к порядку, который можно было бы назвать нравственным, он хотел бы восстановить при дворе величайшую благопристойность, снять нараставшее многие годы противоречие: его придворные предавались откровенному распутству и при этом невозмутимо демонстрировали религиозность, — это было совершенно современное тяготение к подлинности и цельности, которое свидетельствовало о возрождении веры в конце XVI в.[323], но оставалось непонятным большинству царедворцев. Генрих III хотел продвигаться одновременно в обоих направлениях, что было явно невозможно, и в результате «взрывы» роскоши чередовались с обязательными для всех мерами во искупление грехов — это было подобие шизофрении, и извне это было трудно понять.

Например, тогда, в конце апреля 1582 г., он пожелал, чтобы двор сел на диету. А ведь Летуаль подчеркивает, что королева Наваррская «постилась неохотно»[324], и это показывает, что слухи о трениях между братом и сестрой донеслись и до него. Английский посол, со своей стороны, отметил, что, несмотря на выражения радости и поздравления с прибытием, ознаменовавшие ее приезд, король как будто принуждал себя[325]. Конечно, война еще не началась, как показывают старания Екатерины и Генриха III улучшить материальное положение Маргариты, которая в то время получила герцогство Валуа, города Вилле-Котре, Крей, Крепи и Суассон, а также другие земли, близкие к ее пикардийским владениям в Ла-Фере[326]. Но тем не менее атмосфера была строгой и ханжеской, и королеву упрекнули за то, что она держит Фоссез при себе. Она немедленно с той рассталась — без большого сожаления, как можно догадаться, но и без злости, взявшись, как добрая госпожа, по обычаям того времени, подыскать ей мужа[327]. Однако удаление этой девушки разгневало Беарнца, едва он об этом узнал, и он спешно послал к ней сеньора де Фронтенака с письмом, где приказывал отменить ее решение и даже защищать Фоссез ото всех. «Вы пишете мне, сударь, — возмутилась она, — чтобы я заткнула рот королю, королевам и всем, кто заговорит со мной о ней, — для этого я должна заявить, что Вы ее любите и поэтому я тоже ее люблю; такой ответ был бы хорош, если бы речь шла о ком-то из Ваших слуг или служанок, но не о Вашей любовнице!»