Всегда, любимый мой Лисис, ты будешь жить в моей душе!
Заказала ли она это стихотворение канцлеру или он сам проявил инициативу, находясь тогда на положении безнадежного вздыхателя? Нам об этом ничего не известно. Однако диалог, видимо, был ей дорог, коль скоро она велела переписать его в свой «Альбом» рядом с любимыми стихами[250]. Зато ее письма, как и «Мемуары», не упоминают об этой потере. Впрочем, главным чувством, которое охватывало королеву, когда она записывала воспоминания о тех временах, было чувство счастья.
В самом деле, этот период обещал быть приятней, чем любой другой. Гражданский мир, казалось, упрочен. Мир заключили и в семье: разлад между супругами остался не более чем дурным воспоминанием. Жизнь в Нераке выглядела чередой развлечений в пленительной обстановке. «Наш двор был таким прекрасным и столь приятным, что мы совсем не завидовали двору Франции», — вспоминает Маргарита, подчеркивая, насколько при первом дворе общество было не хуже, чем при втором. Что касается женщин, там находились Екатерина де Бурбон, сестра короля Наваррского, и сама королева, при которой «состояло много придворных дам и фрейлин»; что касается мужчин, то короля окружал «прекрасный эскорт сеньоров и дворян — весьма благородных людей, галантных не менее, чем те, кого я видела при французском дворе. Но было никакого сожаления из-за того, что они являлись гугенотами». Различие в религиях уже не было проблемой: каждый направлялся, куда желает, — кто на проповедь, кто на мессу, а потом все встречались, чтобы «совершить совместную прогулку по прекраснейшему саду, в котором располагались аллеи с лавровыми деревьями и кипарисами огромной высоты, или по парку, который я велела разбить, где находились аллеи длиной в три тысячи шагов, протянувшиеся вдоль реки. Остальную часть дня мы проводили в разного рода светских развлечениях; бал обычно проходил после обеда или вечером».
Маргарита в то время организовала в своем окружении блестящую литературную жизнь по образцу той, какую видела в Париже, в «зеле ном салоне» маршальши де Рец. Подобно последней, она привлекала в Нерак всех местных поэтов и художников, будь они католиками или гугенотами. Как и г-жа де Рец, она велела переписывать в тетрадь тексты, которые ей особо нравились, независимо от того, написали ли их здешние писатели или те, кого она оставила в Париже. Наряду со стихотворениями Пибрака, Дю Бартаса, Пьера де Браша, д'Обинье (тогда очень ценимого, судя по тому, что там содержится восемьдесят его стихов) и других, менее известных региональных поэтов, там есть произведения Депорта, братьев Бенжамена и Амадиса Жаменов и Мадлен де л'Обепин. Не забывали и музыку: в свите королевы были лютнисты и скрипачи, присоединившиеся к тем, кто играл на тех же инструментах для Генриха и Екатерины, и здесь любили устраивать маленькие концерты с участием других музыкантов из окрестных городов. Что касается театра, его ценили все, но особенно Маргарита, которая видела в Лувре очень много спектаклей, исполнявшихся для матери. Она приглашала в Нерак проезжих артистов и тем самым развлекала общество.
В тот же период она встретилась и с Монтенем, часто наезжавшим в замок по соседству. Оценив его перевод «Естественной теологии» Раймунда Сабундского, она попросила его написать трактат в защиту последнего. Бордоский судья с тех пор несколько переменил свое мнение: дерзкие идеи каталонца его уже не столь прельщали, и ему казалось, что уверенность во всесилии Разума надо бы умерить. Однако он согласился, ничуть не поступившись своими принципами мыслителя и писателя, поскольку в ходе бесед с Маргаритой смог оценить ее культуру и ум. Его «Апология Раймунда Сабундского» стала в своем роде продолжением диалога с ней. Так, он по-прежнему испещрял свои размышления латинскими цитатами, «пользуясь Вашим любезным разрешением», как писал он. И извинялся, что, возможно, по-настоящему не выполнил задачу, которую возложила на него она: «Пользуясь своим высоким положением, а еще более теми преимуществами, которые дают Вам Ваши собственные достоинства, Вы можете одним взглядом приказывать кому угодно; Вы должны были бы поэтому поручить это дело какому-нибудь опытному литератору, который гораздо лучше, чем я, развил бы и украсил бы эту мысль»
