Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 58
Королевы на несколько дней остановились в Шенонсо, одной из любимых резиденций Екатерины, а потом направились в Пуатье. Они ехали во главе кортежа, в составе которого было несколько сот человек, в том числе таких умелых дипломатов, как Жан де Монлюк, которому удалось посадить Генриха на польский трон, Ги дю Фор де Пибрак, который был тогда советником короля и только что вошел в штат Маргариты в качестве канцлера, или же герцогиня д'Юзес, шестидесятилетняя «гугенотка сердцем», ухитрявшаяся сохранять дружбу со всей королевской семьей[204]. Их окружали и другие знатные сеньоры, как кардинал де Бурбон, герцог и герцогиня де Монпансье, вдовствующая принцесса де Конде, Брантом. Представления о собственном поезде королевы Наваррской дают счета ее дома, сохранившиеся в Национальных архивах и тщательно проанализированные Филиппом Лозеном. Судя по этим счетам, при ней было около полусотни женщин, в том числе тридцать три «дамы и девицы» — включая Ториньи, неизменную сообщницу, — и шестнадцать горничных или прачек. Что до мужского персонала, в него входило двести сорок человек — капитанов, виночерпиев, духовников, лакеев и прочей челяди[205].
В то время как они двигались на юг в направлении Гаскони, обеспокоенный король писал герцогине д'Юзес: «Постарайтесь, чтобы наша добрая сестра была милостива [ко мне] и поверила, если соблаговолит, что чем далее она продвигается вперед, тем сильней укрепляется во мне, если это возможно, чувство любви, каковое я должен к ней испытывать»[206]. Опасения Генриха III, которые можно ощутить в этом послании, объяснимы. Конечно, он удовлетворил финансовые требования сестры, но он знал, что ее верность таким образом не купишь. Он подозревал, что она, даже вдалеке, продолжит оказывать помощь младшему брату и что если последнего поддержат французские гугеноты, то хрупкое равновесие, выстроенное на основе Бержеракского мира, может снова поколебаться. Таким образом, в операции умиротворения, которую в очередной раз предпринимала королева-мать, Маргарита могла быть очень полезна, укрепляя недавно подписанный мир между ее супругом и Короной, но могла оказаться и опасной противницей.
В конце августа обе королевы достигли Коньяка. «Нам устраивались торжественные въезды, — пишет Маргарита, — поскольку король мой муж являлся губернатором этой провинции». Брантом вспоминал, что «в этом городе множество знатных, благородных и прекрасных дам этой области прибыли приветствовать их и выразить свое почтение; и все они [дамы] были счастливы видеть красоту королевы Наваррской, которую расхваливали королеве ее матери, пребывающей от этого в счастливом состоянии. Посему она [королева-мать] однажды попросила свою дочь нарядиться как можно пышнее». Это воспоминание стало для мемуариста поводом изложить диалог между королевой-матерью и ее дочерью, из которого видно, что в то время Маргарита воспринимала пребывание в Гаскони как временное, а двор мужа — как бледное подобие другого двора. Она явилась, — пишет он, — «одетая в самое великолепное платье из серебряной ткани с вставкой на булонский манер, с ниспадающими рукавами, с роскошной прической и белой мантильей. […] Тогда королева сказала ей: "Как же Вы хороши, дочь моя". Та ответила: "Мадам, я заранее начинаю носить и донашивать платья и фасоны, какие привезла с собой от двора, — ведь когда я вернусь, я их с собой не возьму, а приеду только с ножницами и тканями, чтобы меня одели так, как тогда будет модно". Королева ответила: "Почему Вы так говорите, дочь моя? Ведь это Вы придумываете и создаете красивые фасоны одежды; и куда бы Вы ни приехали, двор будет перенимать их у Вас, а не Вы у двора"»
