Но это же вопиющая ложь, и Маргарита, когда писала эти строки, чувствовала себя так же плохо, как в свое время перед лицом нового короля — тем более что в ее рассказе близился момент, когда тот пойдет ей навстречу, чтобы приветствовать ее… и в смятении или, может быть, испытывая угрызения совести, она заполняет две страницы долгим отступлением (относительно долгим по меркам ее рассказа, имеющего очень быстрый темп), которое стало в «Мемуарах» единственным разрывом хронологической последовательности. Она развивает тему своего озноба: это, несомненно, небесное знамение, предрекшее ее будущие беды, ведь «некоторые люди уверены, что Господь Бог особо покровительствует великим людям, чей разум отличен от других споим блеском, и посылает им для этого добрых гениев, упреждающих их о предстоящих событиях, плохих или хороших». Далее, чтобы подтвердить это утверждение примерами, она вспоминает, что Бог часто посещал ее мать, и задерживается на описании нескольких ее «видений» — в 1559 г., когда она была предупреждена о смерти супруга накануне рокового турнира, и в 1569 г., когда она увидела во сне победу при Жарнаке… к недомоганию Маргариты Господь Бог очевидным образом отношения не имеет: верят в это «некоторые люди», но, конечно, не она, женщина не суеверная и хорошо понимающая, что лжет. Но к Богу мемуаристка воззвала не зря — после этого отступления она может продолжить рассказ: «Король, оставив королеву-мать, приблизился ко мне для приветствия».
Генрих, несомненно, ничем не выдал своих чувств, и Маргарита отделалась испугом, ведь только через несколько дней «король стал поддаваться ненавистному и недоброму влиянию, которое коварный Ле Га стал оказывать на него, настраивая против меня». На самом деле несколько дней отсрочки перед тем, как начала проявляться враждебность, объясняются иначе — о небылице, выдуманной королевой, надо забыть. Генрих изменился. Благодаря шести месяцам одинокого пребывания на троне Ягеллонов он освоился с королевским ремеслом, е интригами, с международной политикой; он отчаянно тосковал вдали от Франции, вдали от Марии Клевской, в которую без памяти влюбился при отъезде, но разлука закалила его характер. К тому же он сумел воплотить вокруг себя небольшую группу мужественных соратников, которые преданно служили ему и отныне сохранят ему верность, — это были Пибрак, Виллекье, Беллиевр, Ле Га, Келюс, Клермон д'Антраг, Л'Аршан, Сувре… И, самое главное, теперь он был королем Франции, а королевство пребывало в полном разброде, и он еще не знал, с чего начать. «Недовольные» не сложили оружия, но Дамвиль-Монморанси, губернатор Лангедока, вошел с ним в контакт, предложив полюбовное соглашение; его брата и зятя прочно держали в руках Екатерина и г-жа де Сов; может быть, он ожидал, что и сестра принесет повинную. В последующие дни он даже попытался помирить ее со своим фаворитом, попросив г-жу де Дампьер, мать маршальши де Рец, повлиять на Маргариту в этом деле… Но это значило забыть, что у нее «сердце не из воска». В политике она оставалась сторонницей младшего брата, а о том, чтобы желать добрых отношений с Ле Га, не было и речи. Г-жа де Дампьер тщетно ссылалась на пример дочерей Франциска I, которые, чтобы угодить отцу, искали даже расположения его гардеробмейстера, — королева отвергла такую возможность: «Если мои тетки, на которых Вы ссылаетесь, так унизились, как Вы говорите, значит, они того желали или такова была их прихоть; но их пример мне не указ и ничуть не побуждает им подражать, я никоим образом не хочу действовать по их примеру, а желаю поступать лишь по собственному разумению»[128]. После этого она и начала попадать в разные неприятные ситуации.
О первой из них рассказывает сама мемуаристка. Отправившись в окрестности Лиона с небольшой группой придворных (в число которых входили ее подруги г-жи де Невер, Рец, Бурдей и Сюржер), чтобы посетить один монастырь, она оставила свою пустую карету при входе. Когда там проезжал король, один друг Ле Га предположил, что королева приехала к одному из своих поклонников, жившему неподалеку оттуда, — Шарлю де Бальзаку д'Антрагу по прозвищу Антраге, или Биде, другу Брантома и в будущем видному фавориту Генриха III. Поверив навету, король сначала попытался воздействовать на зятя, чтобы тот вступился за свою честь, а то и проявил ревность, — но безуспешно. Екатерина, узнав об этой истории, сразу пришла в раздражение, и Маргарите пришлось просить своих спутников, из которых, по счастью, не все были к ней близки, выступить свидетелями; только после этого она смогла оправдаться перед матерью и братом. Исключительно на основе этого эпизода некоторые историки станут утверждать, что она действительно была любовницей д'Антрага, ссылаясь единственно на «Сатирический развод» — памфлет начала XVII в., внесший этого молодого человека в список бесчисленных любовников королевы. Эту гипотезу не подкрепляет ни одно свидетельство, и она крайне уязвима. С одной стороны, такая возможность плохо сочеталась с эмоциональным состоянием Маргариты, только что потерявшей Ла Моля, но, главное, ее исключала политическая ситуация. Ее брат и сама она недавно участвовали в заговоре с целью лишить Генриха трона и пока не знали, какую судьбу готовит им новый король; значит, это было время для предельной осторожности, а не для провокаций. Кстати, Брантом отмечает, что прекрасный Антраг тогда как раз находился на ножах с Крийоном из-за одной истории, касавшейся двух дам из свиты Екатерины Медичи
