Все тот же Ле Га воспользовался новой ситуацией и донес на королеву ее мужу… с тем же успехом, что и в Лионе. После этого он обратился к королю, «убедить которого можно было много легче. Отчасти потому, что король не жаловал особо ни нашего брата, ни меня, […] отчасти по причине ненависти к Бюсси, который прежде служил ему, а затем покинул, посвятив себя моему младшему брату». Опять ли гнев короля спровоцировал фаворит, или же королева еще раз выдвигает его как ширму, прикрывающую Генриха от ее собственной злобы? Очень трудно сказать. С одной стороны, тайное обращение к королю Наваррскому больше похоже на манеры короля, чем его фаворита: Валуа, который всю жизнь будет особо щепетилен в вопросах этикета, по всей видимости, не понимал, что его зять не рвется наводить порядок в своем доме и не испытывает даже малейшей ревности к соперникам. С другой стороны — факт, что Луи де Беранже де Ле Га оказывал на своего господина значительное влияние и что от его происков страдала не одна Маргарита[135].
Если верить мемуаристке, этот донос был безоснователен: «в моем поведении», — утверждает она, — не было «ничего предосудительного». И в подтверждение своих слов она описывает, как мать, которую лионская история возмутила, теперь вмешивается в спор между братом и сестрой: «"Бюсси встречается с моей дочерью в Вашем присутствии, присутствии ее мужа у себя в покоях, она находится на виду у придворных короля Наваррского и всех прочих лиц двора; это не происходит втайне или при закрытых дверях. […]" Король, будучи удивленным, ответил ей: "Но, Мадам, я говорю об этом уже со слов других". Она вопросила: "И кто эти другие, сын мой? Те, кто желают заставить Вас поссориться со всеми Вашими родными?" На этом они расстались, и королева-мать пересказала мне этот разговор, добавив: "Вы родились в недостойное время"». Можно сказать: ловкая мизансцена, в которой Екатерина становится защитницей чести дочери и которая построена на словах, услышанных при других обстоятельствах, почему они и звучат до крайности убедительно. Но как не увидеть, что задача здесь — не столько апологетическая, сколько компенсаторная? Как не увидеть, что ложь (опять же необходимая, по правилам приличия того времени) приводит к настоящему выворачиванию реальности наизнанку: Маргарита на сей раз описывает мать внимательной, заботливой, сострадающей, брата — смущенным, растерянным, врага — разоблаченным?
Дело на этом, разумеется, не закончилось. С одной стороны, взаимные ревность и недоверие в отношениях между братьями были настолько сильны, что их усиливало любое происшествие. С другой, связь между Маргаритой и Бюсси в начале весны 1575 г. была уже вполне неоспоримой реальностью. К маю «храбрый Бюсси», пользуясь обретенной милостью, даже устроил ряд скандалов, вылившихся в его временное удаление от двора. «Я находился вместе с ним, — пишет Брантом, — когда он вступил в ссору с г-ном де Сен-Фалем в Париже. Мы были у актеров, где также присутствовала большая группа дам и кавалеров. Спор возник из-за муфты, украшенной вставкой из черного янтаря в виде двух букв "XX". Г-н де Бюсси сказал, что на ней изображены буквы "YY". И тут же пожелал перейти от слов к делу, но одна дама, которую я знал, обладающая на него большим влиянием, попросила его замолчать и не продолжать ссору, опасаясь скандала, который начинался прямо в ее присутствии и мог бросить на нее тень». Однако просьба осталась невыполненной, и на следующий день между обоими спорщиками произошла дуэль. Бюсси был ранен и хотел продолжить бой, но король приказал бойцам помириться. «Когда г-н де Бюсси вошел в Лувр, чтобы заключить мирное соглашение, нас при нем было более двухсот дворян, — сообщает тот же Брантом. — Король находился в покоях королевы, когда увидел нас входящими. У него это вызвало ревность, и он сказал, что для одного Бюсси это слишком много»[136]
Бюсси был не самым сдержанным кавалером из тех, кого встретила Маргарита в своей жизни. И в этом он тоже соответствовал идеалу дворянина времен Возрождения. Действительно, в обществе, где превыше всего ценили подвиг, мужчина должен был кричать о своей победе сразу же, как только одержал ее, — пусть даже рискуя сразу ее и утратить. «Что дало бы великому полководцу совершение прекрасного и выдающегося боевого подвига, если бы он умолчал об этом и никто бы о нем не знал?» — задается риторическим вопросом Брантом в оправдание нескромных людей, подразумевая здесь, как и в других местах, под войной любовную связь — как и все ему подобные
