Глава IV
Королева Наваррская на службе у «недовольных»: время ссор
(1574–1576)
8 августа 1574 г. двор выехал из Парижа и направился навстречу новому королю, который в середине июня бросил своих подданных и тайно оставил Польшу, совершив рокамболевский побег[126]. Королева-мать, больше не покидавшая обоих принцев, увиделась с сыном сначала и Бургуэне, а потом встретила его в Лионе, в начале сентября, где они сдержались. Маргарита тоже приехала туда, но чувствовала себя неловко. Она знала, что брат с самого начала был в курсе действий заговорщиков, равно как и поддержки, какую они нашли у нее; она также «нала, что в его окружении у нее есть враги. Действительно, Брантом сообщает: «Когда король, ее брат, приехал в Польшу и пребывал там, она знала, что г-н Ле Га, весьма любимый названным королем ее братом, не раз вел речи, очень ей вредившие, и достаточные для того, чтобы посеять вражду между братом и сестрой»[127]. За несколько дней до приезда Генриха она даже имела особо неприятную встречу с фаворитом, которую описывает тот же Брантом: «Г-н Ле Га, вернувшись из Польши и присоединившись ко двору, привез письма означенного короля сестре с намерением передать их и поцеловать ей руки в ее покоях; я [сам] был свидетелем этого. Она же, когда увидела его по прибытии, весьма рассердилась и […] сказала ему с искаженным от гнева лицом: "Ваше счастье, Ле Га, что Вы явились ко мне с этим письмом от моего брата, служащим Вам защитой, […] а то я Вас бы научила, как разговаривать с такой принцессой, как я. […]". Г-н Ле Га весьма смиренно ей ответствовал: "Я никогда не предстал бы перед Вами, мадам, хорошо зная, что Вы ко мне не расположены, без какого-либо доброго знака от короля, моего господина […]". И он, принеся свои извинения и приведя свои доводы, красноречиво заявил, как хорошо умел, что никогда не говорил о сестре своих королей иначе, кроме как в самых почтительных выражениях».
Во время встречи с братом после разлуки напряжение было настолько сильным, а дурные предчувствия Маргариты — настолько острыми, что она почувствовала себя плохо: «Когда они [королева-мать и Генрих] обнимались и обменивались соответствующими словами, несмотря на жаркое время года и давку, от которой все задыхались, меня охватил такой сильный озноб и столь заметная дрожь, что сопровождавший меня обратил на это внимание». На бумаге это выглядит чем-то вроде припадка болезни. Мемуаристка, столкнувшись с необходимостью объяснить агрессивность старшего брата по отношению к себе, и враждебность, которую он с некоторых пор к ней выказывал, медлит: ей следовало бы признать, поскольку это было правдой, что она ему изменила и что этим-то и объясняется неприязнь к ней Генриха III, рассчитывавшего на ее преданность. Этого сделать она не может. Уже на предыдущих страницах она не смогла описать новый политический союз, который заключила, с точки зрения его последствий для прежнего соглашения и, как мы помним, даже умолчала, что на лотарингской границе обещала Генриху верность.
В отличие от других ситуаций, трудных для описания, которые были или будут представлены под ее пером, она не находит своему поведению оправданий, убедительных для потомков; она не может признать, что, как и другие, встала на сторону Алансона из соображений личной выгоды, — так не положено. Маргарита могла бы сослаться, как многие другие, на общественное благо, но не делает этого — то ли потому, что меньше своих партнеров искушена в этой диалектике, то ли потому, что действовала не от своего имени, так как была для всех не более чем статисткой. Поэтому в своих «Мемуарах» она начинает лгать. Королева представляет дело так, будто король Генрих не был еще разгневан, когда прибыл в Лион, а настроился против нее позже, по наущению «коварного» Ле Га, «во власти» которого по-прежнему находился: «Король Польши впал в крайнее негодование по поводу моего брата герцога Алансонского, считая подозрительным и нетерпимым его союз с королем моим мужем и полагая, что именно я явилась главным связующим звеном, поддерживающим их дружбу». И вот под влиянием фаворита у Генриха созрел «отвратительный замысел» устроить на них гонения — «источник и причину стольких бед, трудностей и горя, от которых потом пострадал и мой брат, и я сама».
