Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 32

Тогда-то, сообщает Маргарита, ее младший брат принялся активно искать ее общества и попросил ее о помощи. «В связи с тем, что детство свое он провел почти вне двора, [— уточняет она, — ] до недавних пор мы мало с ним виделись и не испытывали большой родственной привязанности». Понял ли герцог, что сестра в большей или меньшей мере виновна в том, что первая попытка его бегства не удалась, и хотел на сей раз крепко привязать ее к себе? Или ему просто была нужна столь ценная союзница в подобии государственного переворота, которое он готовил? Фактически этот молодой человек только выходил на французскую политическую сцену. Более ловкий в мирных делах, чем в военных, он удачно способствовал заключению Ла-Рошельского мира и сумел возобновить переговоры о своем браке с Елизаветой. Не столь утонченный, не столь красивый, не столь образованный, как Генрих, он был либерален и честолюбив; возможно, к нему обратились за отсутствием более солидных и более блестящих кандидатур, но тем не менее в глазах тех, кто добивался мира во Франции, он, похоже, олицетворял будущее королевства. С каждым днем у него становилось все больше союзников, как и слуг; в этом отношении Маргарита была только одной из фигур в его игре, пусть и самых сильных[108].

Как и все, кто собирался примкнуть к Алансону, Маргарита оказалась перед трудным выбором. Король умирал, и к будущему следовало готовиться уже сегодня. Стать сторонницей Генриха Анжуйского значило, конечно, сохранить верность законному наследнику, но это же значило оказаться в тупике — ведь от нее потребовалось бы однозначно принять сторону католиков, то есть выступить против мужа, а ради этого ей пришлось бы отказаться от всякой власти в качестве королевы Наваррской, и не факт, что Генрих остался бы ей признателен, — кто знал, не предаст ли он ее на первом же повороте, как в Монконтуре? Принять же сторону Франсуа Алансонского значило стать ценной посредницей в союзе, который как раз складывался между ним и ее супругом и должен был сохраниться, если Алансон сделался бы королем Франции. Иначе говоря, это значило вновь громко заявить о себе на политической сцене; к тому же Франсуа и Маргарита в равной мере чувствовали себя обделенными как властью, так и любовью Екатерины. Поэтому королева приняла предложение — при условии, уточнила она, «что наша дружба не нанесет вреда моим обязательствам в отношении короля Карла, моего доброго брата»; в этом уточнении следует бесспорно видеть не просто формальность, а выражение позиции в споре, который, конечно, не интересовал принцев, но волновал некоторых их союзников, — ведь монархомахи как раз заговорили о том, что в некоторых случаях цареубийство допустимо[109]… Маргариту во второй раз в ее жизни просили о поддержке чьего-то дела. Нет никаких сомнений, что она ввязалась в него с меньшим энтузиазмом, чем в первый раз, и что ее выбор — куда более чреватый последствиями — был продуман намного лучше. Однако королева неожиданно нашла в лице младшего брата единственного настоящего союзника — может быть, единственного настоящего друга в своей жизни, и их альянс сохранится до самой смерти Франсуа.

Среди мотивов, подвигнувших ее встать на сторону заговорщиков, есть один, который историки часто считают важнейшим и даже единственным, но который следует соотнести с другими: это связь с Жозефом де Бонифасом, сеньором де Ла Молем. Ему тогда было лет сорок, и он был одним из главных советников герцога Алансонского; это ему было поручено обсудить брак последнего с Елизаветой I — которой Ла Моль очень понравился[110]. Язвительный парижский магистрат Пьер де Летуаль, начавший в тот период вести дневник, оставил иронический портрет и ого великого соблазнителя, которого тогда называли «паяцем двора, весьма любимым дамами и герцогом, его господином […], и, напротив, ненавистным королю в силу некоторых особых обстоятельств, имевших Польше отношения к любви, чем к войне, поскольку сей кавалер лучше служил Венере, нежели Марсу; впрочем, он был весьма суеверен […] и не довольствовался тем, чтобы слушать каждый день одну мессу, но выслушивал их по три и по четыре, а порой по пять-шесть […] в убеждении, что набожно прослушанная месса искупает все грехи; вот почему покойный король, хорошо о том осведомленный, нередко, смеясь, говаривал: мол, кто желает вести учет распутствам Ла Моля, тому довольно сосчитать его мессы». Таким образом, Маргарита знала этого дворянина уже несколько лет, но, вероятно, обратила на него больше внимания, сблизившись с братом и приняв участие в делах заговорщиков.