Единственное исследование того периода, которое можно назвать историческим, принадлежит очень известной специалистке по семнадцатому веку Эжени Дроз, которая в 1964 г. впервые проанализировала неизданный документ, названный ею «Альбом Маргариты де Валуа». Это тетрадь, куда королева велела переписывать понравившиеся ей стихи; возможно, это, — полагает исследовательница, — документ, названный в списке имущества Маргариты «Романами» королевы и считавшийся утраченным. Поскольку «Альбом» содержит в основном тексты времен пребывания в Гаскони, Дроз изучила творчество поэтов, представленных в тетради, пролив свет на вкусы Маргариты и позволив лучше узнать, какие авторы были на виду при неракском дворе. В конце исследования, где нет ни единого недоброжелательного слова, она заключает: «Красивая, умная, галантная и бесконечно образованная — такой предстает перед нами первая супруга короля Наваррского; она пленяла всех мужчин, кроме собственного мужа, который не испытывал никакого интереса к книгам, изысканным манерам, музыке и балам»[895].
Мнимая реабилитация семидесятых годов
Поскольку после событий мая 1968 г. французское общество вновь политизировалось, а на международную арену еще раз вышло феминистское движение, то, как и в 1880-х гг., деградация образа Маргариты прекратилась. Высказывания о ней стали менее злобными, рассуждения — более сдержанными, и, наконец, переиздали ее тексты. Впрочем, полной смены тенденции не произошло, и реабилитация, которая, казалось, идет вовсю благодаря составлению биографий и проведению исследований, была только видимостью. Ведь, с одной стороны, хотя проблематика «Новой исторической науки» несколько выдохлась, эрудиты вернулись к весьма немногому из того, чего не желала изучать школа Анналов, и выдающиеся деятели прошлого, за редкими исключениями, по-прежнему мало интересовали историков. С другой стороны, если в плане ментальностей феминизм глубоко повлиял на общество и одержал в этой сфере значительные победы, если он громко требовал признать его политическим движением, то вопрос о власти женщин оставался почти табуирован, и француженки по-прежнему не были представлены в 95 % так называемых палат «представителей».
Все это тяжело сказывалось — во всяком случае, во Франции — не только на традиционных университетских исследованиях, но и на феминистской историографии, возникшей в начале десятилетия. Под сильным влиянием марксизма, который после 1968 г. испытал новый подъем во французском обществе, многочисленные исследователи, работавшие в этой сфере, посвящали себя, за немногими исключениями, новейшему времени и изучали такие темы, как труд, семья, тело, материнство, колдовство, проституция, насилие, безумие, услужение… в соответствии с логикой, как будто отождествлявшей женщин с формами, какие приобретало их угнетение. Поэтому образы знатных дам эпохи Возрождения или XVII в. оказались в стороне от нарождавшейся проблематики, и симпатия к Маргарите, давшая о себе знать в первые годы периода, к середине восьмидесятых годов угасла, что логично совпало по времени со спадом феминистского движения.
В 1971 г. Ив Казо осуществил новое издание «Мемуаров», не выходивших с 1920 г., если не считать злополучное издание двух текстов в 1968 г. Биограф Генриха IV предпочел объединить «Мемуары» с «Оправдательной запиской», шестью десятками писем (взятых у Гессара без исправления грубейших ошибок) и «Плохо обставленным уголком спальни», представленным как «очаровательная сатира Маргариты на саму себя». Сомнения в атрибуции этого текста не упомянуты, о существовании «Ученого и тонкого рассуждения» нет и речи, как и о стихах. Если издательский выбор сам по себе показывает пределы, далее которых реабилитация не заходила, то вступление проясняет, какие предубеждения легли в основу этого выбора: «Прелестная женщина, пылкая любовница, просвещенный ум, душа, разрывавшаяся между телесными страстями и духовными чаяниями, писательский темперамент, — вот автор "Мемуаров"». Конечно, это далеко от оскорбительных высказываний какого-нибудь Бретона и даже от уничижительных инсинуаций Марьежоля. Но Жанна д'Альбре «изображает из себя свекровь», Екатерина — «одновременно демоническая самка, искусный политик, невыносимая мегера и трогательная мать», а Маргарита — не более чем «орудие сближения своего мужа и своего брата». Исторический контекст достаточно верен, портрет достаточно хвалебен, тон достаточно строг, но королева — прежде всего женщина, сумевшая преодолеть опасности своего времени, «потому что у нее были удивительные источники энергии: ум и любовь»
