Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 206

Интерес Марьежоля к соблазнительным знатным дамам был настолько велик, что он много раз возвращался к их образам в течение своей карьеры: в 1920 г. он написал большую биографию Екатерины Медичи, а через два года опубликовал исследование, посвященное «Маргарите де Валуа, королеве Наваррской, в Гаскони», опираясь на некоторые недавно опубликованные критические статьи, в том числе на работу Коппена. Статья не имела примечаний и ничего не добавила к тому, что уже было известно. «Ах, бедная королева Марго! — восклицал он под конец. — Она мечтала взмыть в небо и упала наземь всей тяжестью своего человеческого естества»[857].

В том же 1922 г. он написал и предисловие к новому изданию «Плохо обставленного уголка спальни», в самом начале заявив, что «это сочинение Маргариты де Валуа», словно желая покончить с сомнениями, сохранявшимися на этот счет, отзвук которых вскоре появится у Симоны Ратель. В кратком изложении биографии королевы, сделанном им, естественно, упоминаются все любовники, перечисленные в «Сатирическом разводе», причем возможные ошибки его не пугают — она жила в «веке, столь богатом связями, что приписать ей лишнюю — сущий пустяк». Чтобы лучше доказать похотливость королевы, он недобросовестно цитирует одно из ее писем к Шанваллону: «Моя любовь […] забыла добродетель, спутницу всякой божественной сущности», — но обрывает цитату как раз в том месте, где фраза приобретает обратный смысл[858]… Тем не менее, — рассуждает Марьежоль, предвидя сомнения читателей, — «Уголок спальни» совсем непохож на «Мемуары»: «Умолчания, недомолвки и вымыслы автобиографии настолько диссонируют с искренностью "Диалога", что читателя удивляет и тревожит это различие, в котором он видит противоречие»[859]. Сомнение закономерное, но автор смело его отбрасывает: в этой женщине не надо удивляться ничему. Дав такое «объяснение», историк задерживается на разрешении — как до него Лаланн — трудной и увлекательной задачи идентификации гасконского дворянина: это был Бажомон. Наконец, он предлагает три разумных исправления для выражений в тексте, выглядящих сомнительно.

Однако самое важное его произведение, посвященное королеве, — «Жизнь Маргариты де Валуа», — вышло в 1928 г. Это биография, удивительная во многих отношениях. Эрудированный и серьезный историк, Марьежоль отбросил большинство беллетристических и легендарных версий. Воспользовавшись достижениями Сен-Понси и Лозена, проведя значительную работу по осмыслению исторического материала, он исправил многие неточности, по-прежнему мешавшие понять жизнь королевы. Так, он отверг мнение, что в 1593 г. состоялся бал, который устраивала Маргарита, — в ту эпоху придворных балов не было, а король, «очень заботившийся о приличиях», ненавидел скандалы; он подчеркнул, что примирение Генриха III и короля Наваррского после смерти Алансона состоялось «за счет Маргариты»[860]; он привел политические и моральные доводы, которые и без гипотетического соблазнения, предпринятого пленницей, могли побудить Канийака перейти в другой лагерь; он также объяснил, что историографы Ришелье нападали на память о Маргарите по политическим причинам, что Матьё подправил «Историю», написанную отцом, и написал так называемое «Рассуждение» Генриха III о Варфоломеевской ночи.

Кстати, в этой биографии можно найти разъяснения многих эпизодов, остававшихся спорными. Идиллия в отношениях с Гизом, по мнению автора, едва ли была чем-то иным, кроме как проявлением «сентиментального предпочтения» героини, а идея инцеста с Алансоном представлялась ему абсурдной: «Разве женщина, которая в "Мемуарах" так старается скрывать свои любовные похождения, афишировала бы столь противоестественную слабость? Откровенное проявление этих чувств выглядит презумпцией невиновности, так же как два их источника объясняют их пылкость. Страстная любовь к этому брату породила ненависть к Генриху III». Что касается «войны влюбленных», ее вызвала не Маргарита и не ее фрейлины: «Если мужчины с легким сердцем бросились в бой, чтобы понравиться дамам, то такое желание они испытывали давно». Отмечая вымыслы предшественников, Марьежоль осудил как «фантазера» испанского посла Алаву, как «беллетриста» — Гомбервиля и как «сплетника» — Таллемана де Рео, у которого отверг в качестве абсурдной «историю о переносном колумбарии»