Слухи в обществе по 1599 г
Оба первых памфлета, где упоминается Маргарита, датируются 1574 г., и оба были вызваны к жизни последствиями Варфоломеевской ночи. «Удивительное рассуждение о жизни и деяниях Екатерины Медичи», направленное в основном против королевы-матери и политики оттеснения вельмож, которую ей приписывали, содержит лишь мимолетный намек на Маргариту в момент ее флирта с Гизом, который мы уже имели повод упомянуть. Никакой вины ей не приписывалось, не считая «благосклонности» к герцогу, ведь автор был намерен показать «детей Франции» прежде всего невинными жертвами манипуляций дьявольской женщины.
Второй памфлет, «Пробуждающий французов», столь же знаменит, но его автор отнесся к Маргарите куда суровее. Действительно, этот текст, порожденный средой монархомахов, был направлен на разоблачение гнусностей всей королевской семьи. Так, первый диалог — это разговор двух персонажей, Историографа и его условной собеседницы Алитии. Первый утверждает, что Карл IX отдал сестру «в жены не принцу Наваррскому, [а] всем гугенотам, чтобы как бы сочетаться браком с ними»[622]. Эта фраза, несомненно, не имела того унизительного смысла, который позже ей придаст автор «Сатирического развода»: она только обличала гибельный мир, заключенный, в связи со свадьбой Генриха и Маргариты, между католиками и протестантами, и роль приманки, какую в этом деле сыграла последняя.
Зато дальнейшее куда злей. Так, Историограф описывает нетерпение Карла, решившего не ждать папского разрешения: «Что, если бы кардинал де Бурбон не захотел сочетать их браком, он сам бы повел их в церковь гугенотов, чтобы их сочетал пастор. И что, клянусь смертью Господа, он не хотел, чтобы его Марго (ибо он звал сестру так) пребывала в этом томлении дальше». На что вторая отвечает: «Дамочке нельзя было очень долго ждать: ее брат Месье хорошо знал, что лишил ее девственности. — Я не знал этого, — замечает первый, — но я своими ушами слышал, что она была готова родить, еще когда королева была в Сенте», иначе говоря, во время «большого путешествия». Излишне напоминать, что этот слух не подтверждается никаким свидетельством, — выпад был рассчитан на то, чтобы замарать королевскую семью, и в первую очередь самого короля. Тем не менее этот текст заложил два первых камня в основание легенды о королеве: ее развратную связь с одним из братьев (пока что Генрихом) и прозвище, которое дал ей Карл, — Марго.
В последующие годы Маргарита почти не привлекала внимания современников. Ее отъезд от двора летом 1578 г. вызвал некоторое волнение, которое мы уже имели случай упомянуть и которое затронуло придворных, но, возможно, перешло границы этого узкого круга, поскольку Летуаль отмечал, что она уезжала «с великим сожалением и против своей воли, согласно всеобщему мнению»[623]. Мы уже показали, что Маргарита не имела никакого отношения к многочисленным переносам своего отъезда, и, вероятно, парижское население уже приписывало ей собственную враждебность к королю Наваррскому, как потом будет делать не раз. Во всяком случае, летом 1579 г. распространилось единственное стихотворение, намекающее на ее прежний роман с протеже герцога Алансонского, — «Тень Бюсси». Возвращение королевы Наваррской во Францию в период между летом 1582 г. и летом 1583 г. уже почти не вызвало эмоций. Похоже, она оказалась в тени, поскольку никак не участвовала в придворных интригах, и во все более открытой оппозиции главным миньонам короля, царствование которых как раз начиналось. Оскорбление в августе 1583 г. и скандал, который оно повлекло, очевидно, вызвали немало слухов, но, судя по рассказам об этом, Маргариту в основном считали жертвой собственной храбрости: лишь она одна несколько месяцев назад осмелилась бросить вызов королю. Ее страсть к Шанваллону, ставшая известной публике, не стоила ей ни одного пасквиля, какой мог бы найти Летуаль[624].
С 1585 г., когда началась война Лиги, во Франции стало выходить все больше памфлетов. Однако их авторы сохраняли примечательную сдержанность в отношении Маргариты, которая, правда, снова находилась очень далеко от столицы, но которую, главное, по-настоящему не воспринимали как участницу борьбы. Пусть даже Летуаль, как и другие, думал, что она примкнула к Лиге, — только в трех текстах из шестидесяти двух, которые он цитирует, речь заходит о ней. Все они связаны с аженским эпизодом и очень хорошо показывают контекст того времени. Автор первого симпатизирует королю Наваррскому:
