Женщина, которая умерла в доме напротив Лувра в марте 1615 г., была персонажем, уже вошедшим в легенду. Так пожелала эпоха. Все вельможи, которые сумели пройти сквозь хаос сорока лет гражданских войн и вновь выйти на свет по окончании «смут», казались героями. Слава сама завладела ими, заполняя малоизвестные отрезки их биографий фантастическими эпизодами, усиливаясь за счет ненависти и восхищения, в избытке встреченных ими на жизненном пути, питаясь противоречивыми утверждениями, произнесенными в течение всех этих лет. Жизнь Маргариты особенно подходила для подобных вещей. Ее свадьба, которую залила кровью Варфоломеевская ночь, ее положение внутри расколотой королевской семьи, громкий разрыв отношений с человеком, которого отторгло общество, ее долгое заточение в Оверни, потом «расторжение брака» и, наконец, эффектное возвращение на сцену поразили воображение многих за пределами узкого круга ее близких и определили отношение к ней. На взглядах этих людей мы теперь и сосредоточимся, вернувшись немного назад, потому что первые высказывания о Маргарите были сделаны во времена ее юности, притом что этот «поток», к созданию которого были причастны крупнейшие писатели века, не иссякал, так сказать, до самой ее смерти, образовав резервуар рассуждений, мнений и изощренных вымыслов, откуда потомству вскоре останется только черпать.
В первые годы жизни Маргарита — как и все «дети Франции» — самим существованием вызвала к жизни многочисленные «сочинения по поводу». Что могло быть естественней при дворе, который любил поэтов и платил им? Зато еще прежде, чем ей исполнилось двадцать лет, она уже стала просвещенной принцессой, любительницей и покровительницей словесности, восхищение которой авторы выражали во множестве строк — в стихах, воспевавших ее красоту или образованность, в посвящениях к литературным произведениям, которые ей преподносили, в текстах, написанных для нее или по ее подсказке. Этот расцвет, свидетельствовавший о месте, какое королева занимала на культурной сцене 1570-х гг., позже станет еще ярче[611].
За редкими исключениями «правду» о Маргарите там, очевидно, искать не надо. Большинство этих сочинений очень условны, и чем дальше по времени они от нас отстоят, тем более безлики. Что мог написать умильный Оливье де Маньи, получавший плату за то, что воспевал важные события, случавшиеся при дворе, когда на свет появилась последняя дочь Генриха II и Екатерины Медичи, кроме милых банальностей, перемежающихся с пожеланиями и предсказаниями, какими он начинил три сотни десятисложных стихов в своем «Гимне на рождение мадам Маргариты»
