Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 126

Так, она поспешила предостеречь Марию, узнав всего через несколько недель после убийства Генриха IV, что женщина, немного ей знакомая, — некая де Коман или д'Эскоман, которую когда-то предлагали ей в услужение, — показала, что была в курсе планов убийства короля, и заявила, что заговор был направлен также против королевы и дофина. Маргарита тогда болела — опять из-за тревоги, в период, когда будущее стало весьма неясным, или уже той болезнью, которая ее погубит? Однако она сама допросила эту женщину и срочно пригласила Марию к себе. Коман была арестована и «обвинила всех самых знатных лиц двора, особенно г-на д'Эпернона», — вспомнит Фонтене-Марёй[591]. Обвинила ли она также, как утверждает он, «королеву и супругов Кончини»? Совсем не исключено: разве не сообщает Летуаль, что «королева-регентша, получив предупреждение, сказала, что это дурная женщина, обвиняющая весь мир, и кто знает, не обвинит ли она в конечном счете и ее саму [Марию]»[592]? Судьи сочли долгом чести выслушать всех, включая д'Эпернона и даже Генриетту д'Антраг… Но они пришли к выводу, что убийца был одиночкой, и приговорили обвинительницу к пожизненному заключению[593].

В последующие месяцы, когда в окружении ослабевшей власти вновь начались интриги, Маргарита осмотрительно придерживалась линии поведения, какую выбрала давно. Она приглашала королевскую семью к себе, радостно принимая дофина и королеву-мать в Исси, в своих прекрасных садах. Она не жалела средств на благотворительность — хотя Мария была не столь щедрой, как покойный король, и снова стали накапливаться долги. В августе она освятила хлеб «в Сент-Этьен-дю-Мон, пожелав почтить своим присутствием праздник в названной церкви […]; она даже собственноручно уложила первый камень в основание портала, который возводили здесь, и дала тысячу экю». Однако, продолжая финансировать все монашеские ордены, она благоразумно дистанцировалась от иезуитов, которые при новом режиме имели большой успех, но подвергались ожесточенным нападкам. Так, в декабре 1610 г. вышел памфлет, направленный против отца Котона, которого и свое время Генрих IV сделал своим исповедником, по политическим соображениям, а Мария, по убеждению, недавно вновь приняла на службу, назначив исповедником юному Людовику. «Иезуиты в ответ на "Литикотон" […] для начала стали вездесущими при короле, принцах, принцессах и при всех, к кому втерлись в доверие и получили доступ. И частности, они предстали […] перед Королевой Маргаритой, каковая, попреки их ожиданиям, приняла их довольно холодно и после весьма сдержанной благодарности сказала, чтобы больше они к ней не являлись»[594].

Королева действительно стала при дворе редкой гостьей и удалилась в свой отель Августинцев, где ритм жизни по-прежнему задавали дискуссии, чтение, концерты, театральные представления, балы. Это одна из причин, по которым обо всех последних годах ее жизни сохранилось мало документов. Добавим к этому, что неутомимый летописец парижской жизни Пьер де Летуаль в 1611 г. скончался, оставив невосполнимый пробел в наших знаниях о поступках, жестах и сломах той, что вновь стала одной из первых особ королевства. Однако уход [Маргариты] на покой не был полным, потому что Мария ловко привлекала ее к участию в многочисленных мероприятиях, которым Маргарита символически придавала всю весомость династической преемственности, которую воплощала. В декабре 1610 г. ее выбрали крестной матерью «маленькой госпожи» — Генриетты, посмертной дочери Генриха IV, будущей королевы Англии[595]. В августе 1612 г. ей поручили принять герцога Пастрану, чрезвычайного посла испанского короля, приехавшего, чтобы заложить первый камень в основание будущих испанских браков; она явилась на прием «в платье из серебряной парчи, с открытыми рукавами, имеющими вырезы в виде арок, целиком усеянном бриллиантовыми розочками»[596].

В 1613 г., о котором свидетели эпохи молчат, присутствие Маргариты на публичной сцене было, возможно, самым скромным. Несомненно, именно тогда же умер Бажомон — отчего, мы не знаем. Скорбь Маргариты о нем, безусловно сильная, оставила след только в виде нескольких стихов в сборнике Виталя д'Одигье, который был издан по непосредственной просьбе королевы, как сообщает посвящение, и который включает, в частности, ее стихотворение. Королева изображает себя здесь оплакивающей друга в садах Исси. Она вновь обретает серьезность, сравнимую с той, какая пропитывала стихотворение на смерть д'Обиака, но в большем спокойствии, царящем здесь, чувствуется определенное стремление к смерти: