Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 123
Если Маргарита стала феминисткой, то не только потому, что в начале XVII в. вновь оживился Спор о женщинах (querelle des Femmes). на самом деле эта обширная и страстная дискуссия, уже почти два пека побуждавшая сотни мужчин и женщин то и дело браться за перо, чтобы защитить или втоптать в грязь честь дочерей Евы, переживала последний славный период[571]. Просто до тех пор королева полагала, что ее это не касается, — этот вопрос никогда ее не интересовал. Однако эволюция, которую мы отметили в ней на рубеже веков, продолжалась. Теперь негативные коннотации, с которыми еще недавно ассоциировалась для нее принадлежность к женскому полу, исчезли. Препятствия, существовавшие для ее пола, она уже не отрицала, а признавала — настолько, что смогла ввязаться в эту новую авантюру, где нашла одновременно и свое личное место, и место в составе сообщества. Делая это, королева возвращалась не только к самой себе и к женщинам своего времени, но и к традиции, дорогой для знатных дам ее рода. Анна Бретонская заказала первую «Историю знаменитых женщин»; Маргарита Наваррская бралась за перо, чтобы обличать несправедливости, творившиеся в отношении ее пола; Мария Стюарт «публично прочла в зале Лувра латинскую речь собственного сочинения, уверяя и настаивая, вопреки общему мнению, что женщинам прилично знать литературу и свободные искусства»[572]… Что касается Маргариты, она возглавляла двор, где проповедовали эмансипацию женщин при помощи культуры (в то время никто не мог вообразить чего-либо другого), и скоро сама примет участие в Споре о женщинах, чтобы защитить «честь и славу своего пола».
Однако помимо разнообразия интересов, обширной культуры и приверженности феминизму своего времени в ней больше всего удивляло то, что в ее жизни не было границы между так называемыми повседневными занятиями и интеллектуальными дискуссиями. Это восхищало еще гостей Юссона, но не скупились на похвалы и парижане. «Во время обычных трапез, — пишет магистрат Этьен Паскье, бывавший в ее доме, — ей прислуживают как королеве, подавая накрытые блюда, ее дворяне, обер-гофмейстер со своим жезлом и прочие свитские; и я нашел в ее доме нечто достойное, чтобы об этом знали отдаленные потомки: хотя обеды и ужины в принципе существуют затем, чтобы напитать тело, но она придает больше значения духовной пище, и поэтому близ нее обычно находится четыре человека, которым она с самого начала [трапезы] предлагает суждение, какое ей угодно, для рассмотрения. Когда каждый из них свободно выскажется, или за, или против, причем иногда она им противоречит, поскольку весьма рассудительна, [она] часто ставит их в тупик, возражения же с их стороны ее не огорчают, лишь бы были разумными и обоснованными. […] Потом вступает группа скрипок, за ними — прекрасная голосовая музыка и, наконец, лютни, и все они звучат друг за другом наперебой»[573].
Сципион Дюплеи подтвердит это свидетельство, добавив несколько подробностей, свидетельствующих о культуре королевы: «Во время своих трапез и даже прогулок она обыкновенно велела особам редкостных знаний, получавшим хорошее жалованье в ее доме, занимать ее серьезными беседами по вопросам теологии или философии; и сама давала сюжет для разговора, и часто вмешивалась в их рассуждения, показывая, какую пользу извлекла из добрых Сочинений и из Наук и что удаление от двора дало ей больше, нежели она утратила. […] Она изящно писала стихи и французскую прозу и достигла умеренных успехов в философии. Она с великим наслаждением слушала музыку и содержала изрядное количество музыкантов и исполнителей на инструментах, привлекая их для богослужений и для повседневного времяпрепровождения. В результате ее дом казался академией, посвященной служению Аполлону и музам»[574].
Жилище Маргариты стало тогда эталоном вкуса, синонимом утонченности, местом, где почитались литература и искусство, — во всем этом первому Бурбону было трудно с ней соперничать. Даже если буржуа вроде Летуаля считали, что в отношении распутства оба двора стоят друг друга
