Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 119

23 мая процесс наконец начался, как бы противная сторона ни пыталась этому помешать. «Наша правота настолько очевидна, — ликует Маргарита, — что они [Монморанси] вызывают только насмешки»[552]. Что касается Дюплеи, он так опишет атмосферу судебных дебатов: «Таким образом, дело очень торжественно слушалось в течение трех заседаний, и кредиторы королевы Екатерины Медичи были весьма громогласны. Равно как и эрцгерцогиня [испанская принцесса Изабелла] в качестве представительницы своей матери [Елизаветы де Валуа], сестры Королевы Маргариты»[553]. Наконец, 30 мая Парижский парламент присудил королеве все владения, входившие в наследство Екатерины, «чему она так обрадовалась, — рассказывает Летуаль, — что, когда г-н де Рьё, ее канцлер, пришел сообщить ей об этой новости и церкви Сен-Северен, где она слушала мессу, [она] немедленно встала и, покинув мессу, направилась к братьям кордельерам и заказала "Те Deum"»[554]. Теперь она могла уехать на несколько дней в Фонтенбло, чтобы отдохнуть.

В июле мы обнаружим ее поглощенной другим процессом — по эдикту о Виконтствах. Последние моменты этих долгих слушаний, ради которых многие руанские сановники в конечном счете перебрались ко двору, описывает Клод Грулар, советник нормандского парламента. Поскольку этот эдикт ущемлял интересы многих, король «не хотел, чтобы оный действовал далее, но ему вместе с г-ном хранителем печати надо было подумать, как иначе удовлетворить Королеву Маргариту». И советники парламента направились к ней. «Поскольку она была не лишена красноречия», — рассказывает магистрат, — она изложила им историю дела и воспроизвела всю свою аргументацию, после чего «было сделано предложение: пусть король извлечет из своих сундуков шестьдесят тысяч экю, чтобы удовлетворить королеву»[555]. Как ни возражал Сюлли, в итоге Маргарита к середине июля добилась подтверждения эдиктов и рассыпалась в благодарностях: «Если бы у меня осталось что-нибудь, чтобы передать в дар Вашему Величеству, я бы сложила это к Вашим ногам», — радостно писала она королю[556].

Эта серия побед и в самом деле должна была доставить королеве большое удовольствие. Двадцать лет без нескольких месяцев она была узницей, лишенной всех владений, и ее считали умершей, а то и открыто желали ей умереть. И двадцать лет она боролась за то, чтобы выжить, обеспечить себе безопасность, восстановить свое положение, вернуть себе статус, какой ей причитался. Решение Парижского парламента увенчало годы стараний и упорного труда: ее признали наследницей рода Валуа как его представительницу, которую никогда бы не следовало исключать из этого рода, а бастарду Ангулемскому отказали в месте, которое он занял только благодаря озлоблению Генриха III. Победа была полной. Маргарита пережила ненависть брата и отречение матери, она была жива, тогда как они умерли, и принята ко двору, тогда как их изгнали из него. Она получила высшее удовлетворение: теперь она даже стала благодетельницей государства, потому что могла принести в дар Короне все владения, которые вернула себе.

Жизнь королевы Маргариты вошла в новую и последнюю стадию. Эта женщина пятидесяти трех лет, колоритный персонаж, которую памфлетисты скоро назовут «старой набеленной святошей», отныне стала неотъемлемой частью парижского пейзажа, и внимание к ней привлекали то ее милосердные акции, то ее любовь к дофину, то пристрастие к набожности, равно как и к галантности, то неизменное кокетство и жизнь на широкую ногу. Но она была еще и подругой королевской семьи, нерушимой опорой Бурбонов, дамой, которой знать наносила визиты и устраивала пышные приемы, к которой обращались, чтобы встретить иностранных послов. Наконец, она была средоточием своего двора, который выглядит первым прециозным салоном XVII в. И станет одним из главных очагов малербианского спора.