Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 104

Так что произведение ее почитателя подоспело как нельзя более кстати. Несомненно, что она жадно поглотила это сочинение, как поглощала любые тексты; она была очень самолюбива, а перед ней поставили такое льстивое зеркало. Слишком льстивое! Ее сразу же поразил контраст между ослепительной и юной красотой, какую описывал Брантом, и ее лицом и телом, какими они были в действительности. Пусть ей было всего сорок лет, пусть, в чем мы не сомневаемся, она заботилась о том, чтобы оставаться красивой, — королева была достаточно умна, чтобы понимать, что она уже не та. Зато ее покорил другой образ, показавшийся ей верным, — это когда ее друг писал: «Теперь, когда все ее покинули и ведут с ней войну, она возложила свои упования только на Бога, которому обыкновенно служит целыми днями и весьма благочестиво, как я слышал от тех, кто ее видел в ее горестном положении; ибо она никогда не пропускает месс, и очень часто причащается, и усердно читает Священное писание, находя там отдохновение и утешение»[473]. И она, «сильная в сочинительстве», взялась за перо и написала сонет:

Но одного стихотворения было недостаточно. Ведь чтение «Рассуждения» Брантома пробудило слишком много воспоминаний. И потом, его свидетельство было не всегда точным. Хуже того: панегирист воспроизвел некоторые ложные слухи, ходившие о ней, — конечно, не по злобе, напротив, ради похвалы, из слишком простодушного восхищения. Наконец, эта биография представляла собой невероятную мешанину воспоминаний, описаний, обрывков разговоров и политических соображений, беспорядочный перечень, где от поездки в Гасконь автор переходил к переговорам о браке, а от упоминания о Юссоне возвращался к Варфоломеевской ночи, чтобы в конечном счете вернуться обратно в По… А ведь именно это останется, когда она умрет. И Маргарита хорошо знала, что потомство не отнесется к ней с максимальной благожелательностью: разве вскоре она не окажется свергнутой, разведенной королевой, выведенной за круг? На какие аргументы сошлются, чтобы обосновать ее развод с новым королем Франции? И она приняла решение: она напишет о себе подробней, чтобы исправить ошибки Брантома, а также, чтобы восстановить свой образ, показать, что она сыграла свою роль так, как ей следовало, что мешали ей в этом только обстоятельства — «недостойное время».

Начало «Мемуаров», датируемое, вероятно, первыми месяцами 1594 г.[475], отчасти воспроизводит основную мысль сонета, за одним исключением — королева не стремится здесь «только к Богу», и таковой тут не упоминается. «Главный недостаток всех дам — благосклонно внимать лести, даже не заслуженной. Я не одобряю их за это и не хотела бы следовать по такому пути. Тем не менее я весьма польщена, что столь благородный муж, как Вы, пожелал изобразить меня в таких богатых красках. Но на этом полотне приукрашенное изображение в большой степени затмевает истинные черты персонажа. […] Я думаю, когда Вы сами сможете меня увидеть[476], то согласитесь со мной и повторите строки Дю Белле, которые я часто привожу: "Пришелец в Риме не увидит Рима, и тщетно Рим искал бы в Риме он"».

Это рассуждение, долгое и написанное с удовольствием, нельзя объяснять только кокетством. Конечно, тело изменилось, щеки уже не такие крепкие, талия расплылась. Но изменила ее жизнь и ничто другое, и не исключено, что Маргарита чуть-чуть гордится этим. Потому она и критикует написанный им портрет: «И если Вы сделали это, дабы показать борьбу между Природой и Фортуной, то лучшего примера, чем я, Вы не смогли бы найти, поскольку обе они, соревнуясь в своем могуществе, подвергли меня большому испытанию. Что касается Природы, то Вам не нужно объяснять, какой она меня сделала. Но ежели говорить о Фортуне, то невозможно писать о ней, опираясь только на [чьи-то] свидетельства (они исходят от лиц либо плохо осведомленных, либо недоброжелательных, которые не могут рассказать правду по незнанию или же по злому умыслу). Я считаю, что Вам доставит удовольствие обладать воспоминаниями той, кто может знать события лучше всех и кто более всего заинтересован в их правдивом освещении». Иначе говоря, Маргарита не хочет позволить, чтобы о ее собственной жизни говорил кто-то другой, — пусть движимый самыми благими намерениями, — поскольку он может получать сведения лишь из вторых рук. «Ваши "Рассуждения" также побудили меня сделать пять или шесть замечаний, которые поправляют ошибки в тех местах, где Вы говорите о По и о моем путешествии по Франции; когда Вы пишете о покойном господине маршале де Бироне; а также когда рассказываете об Ажене, [равно как] об отъезде из этого замка маркиза де Канийака».