Mao II - страница 28
— Я говорил уже, как мне нравится этот барашек? — сказал Билл своей тарелке.
— Так съешь его, — сказал Скотт.
— Ты же его не ешь, — сказала Карен.
— Я думал, им положено только любоваться. Говорите, прямо так взять да съесть? Согласно словарному значению слова?
Столовая была маленькая. Вокруг прямоугольного стола — разномастные стулья, в углу, в старомодном кирпичном камине, горел огонь.
— Хочешь, я тебе его разрежу? — сказала Карен.
Скотт все еще смотрел на Бриту.
— Если вам нужны верующие, Карен — самый подходящий человек. Вера безоглядная. Мессия здесь, на земле.
— Он здесь, на земле, а я там, высоко в небе, — сказала Брита. — Зарабатываю призовые мили.
Билл сказал:
— Доводилось пролетать над Гренландией вровень с восходящим солнцем? Четыре времени года, четыре основных румба.
И полез под стул за своей бутылкой.
Брита сказала:
— Знаете, что я недавно слышала? Два человека, мужчина и женщина, идут навстречу друг другу по Великой Китайской стене, с противоположных концов. Когда я о них думаю, непременно вижу их сверху: Стена вьется посреди степи, и две крохотные фигурки приближаются друг к другу из отдаленных провинций. Мне кажется, этим они выражают свою благоговейную любовь к нашей планете, пытаются по-новому взглянуть на наше родство с Землей. Даже странно, почему мне так легко воображать их с птичьего полета.
— Туристы в мохнатых сапогах, — сказала Карен.
— Нет, художники-концептуалисты. А Великая стена считается единственным творением человеческих рук, которое можно различить из космоса, поэтому мы воспринимаем ее как неотъемлемую часть планеты. И эти мужчина и женщина все идут и идут. Они художники. Не знаю, какой национальности. Но это произведение искусства. Это не рукопожатие Никсона и Мао. Вне политики, вне наций.
— Меховые сапоги из шкуры яка, — сказал Скотт.
— Такие мохнатые сапоги, их носят в стране голубых снегов или как там ее.
— Что приходит мне в голову, когда я думаю о Китае?
— Люди, — сказала Карен.
— Толпы, — сказал Скотт. — Люди устало тащатся по широким улицам, толкают тележки или крутят педали велосипедов, в глазу телеобъектива одна толпа сменяется другой — и потому ощущение скученности усиливается, люди как сельди в бочке, и я мысленно вижу, как они заполоняют будущее, как будущее расчищает место для античестолюбцев, антиагрессоров, антииндивидов, покорно следующих за стадом. Приближенные телеобъективом: спокойные-спокойные, одна толпа налезает на другую, бредут, крутят педали, безликие, живут себе и не умирают.
Тем временем Карен, перегнувшись через стол, нарезала на аккуратные кусочки порцию Билла.
— Я рассказывала Скотту… — произнесла она. — Что я говорила?
— У них есть специальные охранники, натасканные на младенцев, — сказал Скотт. — Общенациональная сеть отелей со стопроцентной защитой от младенцев.
— Я говорила об официальном оранжевом знаке, одобренном властями штата.
Брита запоздало рассмеялась, высматривая на столе сигареты.
— Я верую в Бога нескладёх, — сказал Билл. — Официанток с флюсом.
Скотт рассмеялся, потому что Брита смеялась.
Нарезал хлеба.
Сказал:
— Книга закончена, но останется в машинописи. Потом в каком-нибудь авторитетном издании появятся фотографии, которые сделала Брита. В самый нужный момент. К чему книга, когда у нас есть автор?
— Душа болит, — сказала Брита. — Налейте еще вина.
Рассмеялась, поворачиваясь вместе со стулом, чтобы поискать сигареты в комнате.
Рассмеялся и Скотт.
Билл смотрел на мясо в своей тарелке, явно сознавая: оно уже не то, что прежде.
— Или лучше не в авторитетном? — сказал Скотт. — В какой-нибудь чахлой газетенке где-нибудь в Кукурузном поясе[15].
— Нет, нет, нет, нет, — сказала Карен. — Вообразим себе Билла на телевидении. Он сидит на диване и говорит.
— У нас есть фотографии, давайте воспользуемся ими в наших интересах. Книга растворяется в образе своего автора.
— Нет, погодите, он сидит в кресле, лицом к ведущему, тот тоже в кресле, придвинулся к Биллу близко-близко, такой, в очках, подпирает рукой подбородок.
