Мантык, охотник на львов - страница 103

Одинъ день походилъ, какъ двѣ капли воды на другой. Проплыветъ пароходъ мимо одинокой пустынной розовой скалы, и она исчезнетъ, какъ какое то видѣніе, и странная мысль поразитъ Колю: — «можетъ быть, на этой скалѣ никто, никогда не былъ»… Покажется вдали дымъ и растаетъ. Гдѣ то прошелъ пароходъ по другому курсу.

И все повышалось приподнятое, радостное настроеніе ожиданія счастья у Коли. И съ легкой досадой сознавалъ онъ, что правъ Будда, что ожиданіе радости лучше самой радости.

Въ Средиземномъ морѣ, отъ европейскаго берега подувалъ легкій вѣтерокъ и несъ какіе то несказанно прекрасные, нѣжные запахи. Офицеры и ихъ жены француженки толпились на правомъ спардекѣ и, вдыхая эти ароматы, съ тихимъ восторгомъ говорили:

— Ah! C'est la France!..[90]

Море бѣжало навстрѣчу пароходу небольшими ласковыми, глубокаго синяго цвѣта, волнами, сверкавшими, какъ граненый сапфиръ. Иногда на горизонтѣ, точно шаля, покажется бѣлякъ и исчезнетъ. И опять безконечная череда синихъ волнъ, сливающихся на горизонтѣ фіолетовой полосой съ густымъ синимъ небомъ. Вечеромъ, на западѣ, все горитъ розовымъ золотомъ и солнце медленно опускается къ морю. На бакѣ толпятся люди, ждутъ подглядѣть таинственный зеленый лучъ. Надъ солнцемъ широкимъ узоромъ, какими то громадными горами, замками, кудреватыми рощами, стоятъ золотыя облака. Солнце точно расплывается въ морѣ, разливается узкой золото-огненной полоской и исчезаетъ. Но еще долго продолжается его огневая игра на облакахъ.

Пароходъ расцвѣчивается огнями. На палубу вынесли пьянино и звенитъ медлительное танго, а потомъ кто нибудь поетъ. Коля слушаетъ, сидя подлѣ Стайнлея въ тѣни каютной рубки, и кажется ему, что это Люси поетъ:

— Partir — c'est mourir un peu…[91]

Но… пріѣхать — воскреснуть. И какъ радостно и сладко это воскресеніе!

Уже говорили: — прошли мимо Италіи. Миновали Сицилію съ таинственнымъ дымкомъ надъ Этной, и вотъ, въ одно дивно прекрасное утро, зоркіе глаза французовъ увидали на горизонтѣ, гдѣ чуть мережилъ розово-лиловый берегъ золотую точку марсельской Notre-Dame de la Garde…

И все засуетилось, зашумѣло, загомонило и со скрипомъ начали раздвигать трюмы и бросать тяжелыя доски на палубу…

Загудѣли гудки. Пароходъ задержалъ свой бѣгъ. Подходили къ Жоліеттъ…

Парижскій экспрессъ выходилъ изъ Марселя въ 7 часовъ утра и приходилъ въ Парижъ въ пять часовъ, десять минутъ утра на другой день. Коля не хотѣлъ, чтобы мамочка безпокоилась такъ рано, но не удержался, послалъ изъ Марсели телеграмму: — «выѣзжаю — семь утра». Думалъ: — не догадается мамочка посмотрѣть, когда приходитъ поѣздъ въ Парижъ.

Коля ѣхалъ одинъ. Стайнлей остался въ Марсели. Онъ хотѣлъ пробыть весну возлѣ Ниццы, на Котъд-Азюръ, чтобы подлѣчить затронутое раной легкое.

Въ утреннихъ, сырыхъ и влажныхъ туманахъ показался Парижъ. Пошли частые тоннели, гдѣ пахло вонючимъ дымомъ и тускло мерцали перегорѣлыя, точно усталыя электрическія лампочки. Потомъ мчались мимо маленькихъ домиковъ съ опущенными ставнями. Въ бѣломъ пуху стояли вишни и яблони и въ полумракѣ чуть брежжущаго разсвѣта казались особенно прекрасными. На огородахъ блистали стеклянные колпаки надъ разсадой. Люди еще не вставали. Все спало и странно пустынны были глухія улицы предмѣстій въ Шарантонѣ. Венсенскій лѣсъ сквозилъ за домами, угрюмый, чуть опушенный пробивавшейся листвой, и сырой. Влетали въ туннели, ныряли подъ улицы и снова стучали по эстакадамъ и сонные дома глядѣли окнами съ опущенными шторами. Кое гдѣ сквозь занавѣски виднѣлся свѣтъ. Рабочіе вставали.

Какъ то вдругъ, послѣ грохота по безчисленнымъ стрѣлкамъ, пронесясь мимо длинныхъ вереницъ товарныхъ вагоновъ, мимо двухэтажныхъ вагончиковъ пригороднаго сообщенія, просвиставъ какимъ то длиннымъ, радостно задорнымъ свистомъ, поъздъ окутался горячимъ паромъ, пахнулъ въ лицо Колѣ запахомъ горячаго масла и нефти и сразу задержалъ свой бѣгъ, вздохнулъ тормазами, и уже показались черныя, влажныя площадки, освѣщенныя фонарями, борющимися съ разсвѣтомъ, и синія блузы съ алыми нашивками, выстраивавшихся рядами носилыциковъ. Почти не было встрѣчающихъ — и тѣмъ яснѣе и четче стали видны двѣ женщины, отъ вида которыхъ такъ сильно забилось Колино сердце, что казалось разорветъ кожу и выпрыгнетъ наружу.