Ну, конечно, — мамочка въ черной шляпкѣ, въ своемъ старомъ поношенномъ желтомъ непромокаемомъ пальто, и — въ бѣлой шапочкѣ, принаряженная и выросшая Галина.
Коля ихъ сразу увидалъ, a онѣ не узнали его. Могли-ли онѣ въ этомъ изящно одѣтомъ въ прекрасный сѣрый костюмъ и въ шляпу съ широкими полями молодомъ человѣкѣ съ темными усиками надъ губою, пронесшемся мимо нихъ въ окнѣ второго класса, узнать бѣднаго мальчика Колю? Онѣ искали его въ заднихъ вагонахъ третьяго класса и Коля побѣжалъ къ нимъ.
Первая увидала его Галина. Увидала и удивилась, по крайней мѣрѣ въ ея возгласѣ:
— Коля? — было столько же радости, сколько вопроса и недоумѣнія.
Коля упалъ въ объятія мамочки. Онъ не видѣлъ ея лица и только чувствовалъ, какъ, щекоча его, били по его щекамъ ея мокрыя рѣсницы и горячія капли текли изъ глазъ мамочки по его подбородку. И самъ не замѣчая того, Коля плакалъ.
— Ну вотъ… Ну вотъ, — говорила Галина и заливалась слезами.
Но это продолжалось мгновеніе. Какое сладкое, чудное, незабываемое мгновеніе!
Уже шли въ толпѣ пассажировъ къ желѣзнымъ загородкамъ, и, идя въ этой толпѣ, Коля спросилъ мамочку:
— A дѣдушка Селиверстъ Селиверстовичъ?
— Двѣ недѣли тому назадъ приказалъ долго жить. Коля снялъ шляпу и перекрестился.
— Царство ему небесное, — печально сказала мамочка. — Ты, Коля, представить себѣ не можешь, какъ ты хорошо сдѣлалъ, пославъ мнѣ эти деньги по телеграфу. Они пришли на другой день послѣ дѣдушкиной смерти. У меня оставалось пять франковъ! Насъ гнали изъ гостинницы. Благодаря твоей посылкѣ удалось, какъ слѣдуетъ, по христіански, по православному, похоронить дѣдушку, въ землѣ, какъ онъ и хотѣлъ. Богъ тебя надоумилъ это сдѣлать, мой милый.
И тутъ же рѣшили, напившись кофе, поѣхать прежде всего на могилу Селиверста Селиверстовича и тамъ помолиться.
Дѣдушка былъ похоронепъ за городомъ, на Русскомъ кладбищѣ, недалеко отъ Русскаго дома. Его могила была рядомъ съ могилой его боевого соратника-туркестанца, генерала Калитина.
Дорогой дубовый, восьмиконечный крестъ стоялъ на его могилѣ, и подлѣ руками казаковъ и туркестанцевъ была посажена «калинка родная». Зеленыя почки на ней опушились блѣдными листиками.
Галина всю дорогу на кладбище, на могилѣ, гдѣ старый священникъ служилъ панихиду, и когда ѣхали обратно въ Парижъ, молчала. Но, когда въ Парижѣ они сѣли въ такси и Галина очутилась противъ Коли, она осторожно дотронулась пухлой ручкой, затянутой, какъ у взрослой, въ перчатку, до колѣна Коли и сказала просительно:
— Коля, а Мантыкъ?.. Ты ничего не сказалъ, когда вернется Мантыкъ?..
— Когда убьетъ двѣнадцатаго льва.
— А это долго?
— Не знаю. Вотъ его прадѣдъ пять лѣтъ потратилъ, что бы убить двѣнадцать тигровъ.
— Пять лѣтъ, — задумчиво сказала Галина. — Но это ужасно, какъ долго!.. Мнѣ теперь двѣнадцать… Будетъ семнадцать… Нѣтъ, это невозможно. Цѣлая жизнь!
— Ты сама, Галина, ему такъ назначила.
— Ну ужъ, — сказала Галина. — А онъ такъ и послушался!.. Знаешь что? Напиши ему, что я сказала: — и пяти львовъ за глаза довольно! Пусть только скорѣе пріѣзжаетъ. Безъ него очень скучно.
Галина лукаво скосила глаза на брата. Она теребила руками маленькій кожаный дамскій мѣшочекъ. Широкій ребяческій ротъ растянулся, на щекахъ показались «мамочкины» ямки.
— Ахъ ты! Кокетка! — сказалъ Коля. — Туда же!.. У самой ротъ до ушей, хоть веревочкой зашей!
Галина снизу вверхъ посмотрѣла на брата. Въ голубыхъ глазенкахъ былъ упрекъ. Подумала: — «не обидѣться-ли ей»?
Но въ такой день нельзя было обижаться.
Послѣ обѣда въ скромномъ, но приличномъ ресторанѣ, мамочка сказала Колѣ:
— Мы съ Галиной поѣдемъ домой, а ты, Коля, иоѣзжай къ Дарсонвилямъ. Сегодня воскресенье — они на дачѣ. Надо тебѣ ихъ повидать, и поблагодари ихъ еще разъ за Галину, да и разсчитайся съ ними.
Въ этотъ день мамочка умѣла читать Колины мысли.
Въ шумной праздничной толпѣ парижанъ съ дѣтьми и собаками Коля высадился въ Вилькренѣ и, обгоняя всѣхъ, вышелъ на Парижское шоссе.
Апрѣльскій день былъ тепелъ, влаженъ и благоуханенъ. По блестящимъ бѣлымъ плиткамъ дороги съ мягкимъ шелестомъ неслись автомобили. Высокіе каштаны выбросили толстыя зеленыя шишки почекъ, кусты за оградами были покрыты нѣжной листвою. У закрытой кузницы чернѣла крошками угля площадка, и со вчерашняго дня пахло стылымъ дымомъ. Алымъ пламенемъ горѣлъ красный насосъ у подавателя бензиновой эссенціи возлѣ гаража. Узкая дорожка, убитая щебнемъ была чуть сыровата, а за сквозною рѣшеткой пышно цвѣли растянутыя по трельяжамъ карликовыя груши. Абрикосъ розовыми стрѣлами метнулъ цвѣтущими прямыми вѣтками и горделиво млѣлъ на солнцѣ среди бѣло-цвѣтущихъ яблонь. Изъ за калитки дачи «Ля Фэйлле» слышались веселые голоса. Вся семья работала въ саду.
