Послѣ обѣда принялись за дѣла. Вмѣстѣ съ мистеромъ Стайнлеемъ поѣхали въ банкъ и все сдѣлали, какъ сказалъ американецъ. Вернувшись, сердечно простились съ милымъ Русскимъ хакимомъ, съ Маріамъ, которая отправлялась въ Гадабурка къ отцу, и на другой день утромъ уже садились въ пыльные вагончики французской желѣзно — дорожной компаніи Шефнэ, чтобы ѣхать въ Джибути.
Обратный путь показался сладкимъ мигомъ. Изъ окна вагона совсѣмъ по иному выглядѣла степь и пустыня. Да и то сказать! — апрѣль мѣсяцъ наступилъ. Мимозы бурно цвѣли и покрытыя нѣжнымъ пухомъ желтыхъ пушистыхъ кисточекъ, такъ благоухали, что заглушали запахъ сквернаго угля паровоза. Въ открытыя окна вагона лились ароматы пустыни, степей и лѣсовъ. Все зеленѣло и цвѣло. На маленькихъ бѣлыхъ станціяхъ, горѣвшихъ на солнцѣ полуденнымъ зноемъ, на песчаные перроны выходили черные плотные галласы и сухіе, костлявые данакили. Первые несли въ плетеныхъ лукошкахъ печеныя яйца, инжиру и бананы, вторые протягивали бѣлыя, сѣрыя и черныя страусовыя перья, пыльныя шкуры зебровъ и леопардовъ.
И опять стучалъ по рельсамъ поѣздъ и шелъ черезъ лѣсъ, гдѣ на вѣтвяхъ и на телефонной проволокѣ качались маленькія обезьянки уистити съ сѣдыми бакенбардами, гдѣ испуганно прятались въ листвѣ черныя гурезы и слышался злобный лай павіановъ.
Всю ночь стояли на станціи. Немолчно трещали цикады гдѣ то неподалеку. На абиссинскомъ хуторѣ пѣли женщины, и Колѣ казалось, что онъ слышитъ нѣжный голосъ Маріамъ:
— Абеба, абеба, Илиль — бихи лигаба.
Приходили полуголые галласы, предлагали проплясать дикую «фантазію» и просили денегъ у бѣлыхъ пассажировъ.
А попозже, когда все затихло и тускло, чадя, горѣла въ разбитомъ фонарѣ керосиновая лампа, Коля сидѣлъ у окна и слушалъ далекіе звуки пустыни. До него доносился лай и вой шакаловъ и чудилось далекое, грозное рыканіе льва.
Тогда думалъ о Мантыкѣ.
Гдѣ то милый Мантыкъ, ничего не боящійся, ибо по настоящему вѣрующій въ Бога?!
Въ Джибути, въ гостинницѣ «des Arcades» мосье Альбрана, Коля жилъ въ одной комнатѣ съ мистеромъ Стайнлеемъ, какъ равный, какъ товарищъ, какъ молодой другъ американца.
Когда пришелъ пароходъ «Наталь», — мистеръ Стайнлей для себя и для Коли занялъ каюту перваго класса.
Пароходъ былъ небольшой и скромный. И публика на немъ была простая. Офицеры и чиновники съ женами и дѣтьми ѣхали въ отпускъ съ острова Мадагаскара. Съ ними были ихъ черные деныцики и няни, добросовѣстно возившіяся съ маленькими французами, родившимися за экваторомъ. Въ первомъ классѣ за обѣдомъ не было обычной на большихъ пароходахъ натянутости и напыщенности, никто не надѣвалъ фраковъ и смокинговъ и дамы были въ простыхъ платьяхъ. Французскіе офицеры въ желтоватыхъ полотняныхъ мундирахъ, тѣ, кто постарше, съ почетными боевыми нашивками и узкими пестрыми ленточками орденовъ, молодые съ короткими аксельбантами на плечѣ, рѣзвились, предвкушая радость побывать н]а Родинѣ, повидать своихъ близкихъ. Ихъ радость была понятна Колѣ, она его заражала. Не умолкая звенѣла на палубѣ гитара и то пѣлъ Коля Русскія пѣсни французамъ, то французы пѣли свои пѣсенки подъ быстро подобранный имъ аккомпаниментъ.
Красное море было тихое. Точно расплавленная, густая масса темносиняго металла лежало оно, и надъ нимъ стояла бѣлая пелена невысокаго тумана. Испаренія моря были такъ сильны, что губы покрывались налетомъ соли. Всѣ пассажиры надѣли самые легкіе костюмы. На спардекѣ длиннымъ рядомъ вытянулись соломенныя кресла и качалки, и въ нихъ лежали мужчины и женщины въ сладкой истомѣ жаркаго дня. Пароходные офицеры въ бѣломъ стояли на мостикѣ свою вахту.
Коля сидѣлъ подлѣ Стайнлея. Глухо стучали гдѣ то въ пароходныхъ нѣдрахъ машины и крутился въ масляной трубѣ громадный стальной винтъ, и вода тихо шипѣла, расходясь далекими блестящими гребнями, надъ которыми носились чайки.
Время шло однообразно и тихо. Звонко отбивали его пароходныя «склянки», да отъ поры до времени гулкимъ рокотомъ раздавались удары гонга, сзывавшіе пассажировъ на утренній завтракъ, на полдникъ и на поздній обѣдъ.
Въ столовой всѣ иллюминаторы были раскрыты, мѣрно шумѣли вентиляторы и тяжелая панка
