Разве не может наступить такая пора, пусть даже годы спустя, когда лед начнет таять? — спрашиваю я у нее. Нет, жестко отвечает она мне. Эта женщина не может измениться, даже если захочет. Она не может уважать мужа, который был лишен гордости и женился на женщине, говорившей ему изо дня в день, что она его не любит. Она не может простить ему его назойливой глупой убежденности в том, что она к нему привыкнет. Вот вы сказали, говорит она, что барышни восторгаются Лермонтовым, потому что он красиво страдал, но если человек страдает, ему так же больно от красивых страданий, как и от некрасивых, а может быть, от некрасивых страданий еще больнее! — воскликнула она и убежала в свою комнату.
Этим она хотела сказать, что страдает из-за своего бухгалтера, а не из-за какого-нибудь лесного разбойника, графа или рыцаря, который держит ее взаперти.
У меня все перевернулось и в сердце, и в голове. Я больше не ненавидел ее карлика. Из ее речей о муже, который глотает, как лед, молчание своей жены, я понял, что ему приходится терпеть. Тем не менее, я еще больше влюбился. Именно потому, что у нее такой железный характер. И в то же время мне ужасно хотелось, чтобы ее бухгалтер все-таки ее одолел. Я хотел этого и из жалости к нему, и из любви к себе. Я желал увидеть, как невзрачный человечек, такой же, как я сам, побеждает незримого красавца, завладевшего ее сердцем.
Хотя из ее речей следовало, что она завидует мне и Фейге, когда мы ссоримся, я впервые в жизни стал просить Фейгу прекратить скандалы. Я просто горел от стыда при мысли, что там, в комнате Ольги, могут услышать, как мы ругаемся, и позавидовать нам… Я боялся, как бы Фейга не сблизилась с нашей квартиранткой и не принялась рассказывать ей, что я геморройник, Гоцмах, поэт и социал-демократ. Прежде эти прозвища волновали меня не больше, чем прошлогодний снег, а тут я вдруг почувствовал, что они висят на мне, как грязные тряпки. Я начал заискивать перед Фейгой и прихорашиваться перед зеркалом. Фейга заметила, что в обычную среду я причесываюсь, надеваю плащ и расхаживаю по квартире маленькими праздничными шажками. Она завелась и стала шипеть, как сало на огне. «От Юдки нет писем, а он, как жених, ходит франтом. Кому ты тут хочешь понравиться?» — кричала она. На мое счастье, Фейга была не так безумна, как я, чтобы догадаться, для кого я прихорашивался. И все-таки я трясся от страха, и ужас настолько вошел в меня, что я начал молить Бога, чтобы наша квартирантка выехала как можно быстрее и я не стал законченным посмешищем в глазах людей.
А принцесса начала уходить из дома на целые дни. Я видел, как ее муж приходит вечером, нагруженный свертками, — и столбенеет. Она возвращалась поздно ночью, и через стену я слышал, как они молчат. Это молчание насквозь проморозило стены их комнаты, покрыв льдом и меня. Однажды я подкараулил нашего квартиранта во дворе и без церемоний сказал ему, чтобы он переезжал в другое место. Я и моя жена — плохой пример для молодой пары, особенно если в их совместной жизни не все гладко. Он ничуть не удивился тому, что я говорю с ним так открыто, и признался, что въехал к нам, потому что стыдится жить среди своих знакомых, боится, как бы они не увидели, что творится в его семейной жизни. Услышав это, я мысленно надавал себе пощечин, ведь я подозревал его в том, что он прятал у нас свое сокровище от возможных похитителей. Он сказал мне, что родителей Ольги нет в живых. Они были богатыми людьми, у них было собственное имение в России, но они бежали оттуда, когда большевики захватили власть. Я подумал: надо же было виленскому парню сделать такую глупость и связаться с русской графиней. Он казался измученным, говорил голосом умирающего и так глубоко вздыхал, что я понял: он сильно раскаивается в том, что надеялся добиться любви Ольги, и просит Бога, чтобы она наконец от него ушла.
Но Ольга от него не ушла. Она снова перестала выходить на улицу, она целыми днями сидела у себя, и в ее комнате было тихо, как на кладбище, — ни смеха, ни звука. У меня не было сомнений в том, что в ту пору, когда она уходила из дома, она встречалась со своим Лермонтовым. И, видимо, этот жулик, ее герой, нашел себе другую или объявил Ольге, что он ее больше не любит. Короче, короче, — Залман начинает кричать в темном саду, словно осознав, что его история слишком затянулась, — однажды вечером, придя домой, я увидел, что около наших ступенек толпятся люди. Я подумал, что несчастье случилось с Фейгой или с детьми, и поднял крик. Меня стали успокаивать: «Это не у вас, не у вас. Ваша квартирантка повесилась…» Когда я вбежал в квартиру, Ольга уже лежала на диване, накрытая своим халатом. Ее длинные волосы свисали и стелились по полу. Муж нашел ее висящей в их комнате. Он стоял над ней и непрерывно бормотал: «Почему ты это сделала? Почему ты это сделала? Почему ты не ушла от меня?» Сбежавшиеся соседи делили между собой веревку. Веревка, на которой кто-то повесился, приносит счастье.
