Они пришли подраться. Выплеснуть черную звериную злобу. Чтобы снова стать людьми. На какое-то время.
Все тише становился шум на улице. Все отдалялись веселые голоса – провожающие никак не могли расстаться с провожаемыми.
– Мне кажется, вам действительно пора… – Малыш шагнул вперед и зевнул. В руках он держал натянутый лук.
– А ты кто такой? – чуть тише сказал бородач с ножом. Мутные глаза его уставились на наконечник стрелы, широкий, серповидный, с выступами ограничителей. Такая стрела не убьет – только рассечет кожу и подрежет мышцы, пустит кровь…
Монах вдруг дернулся, пытаясь подняться. Его кулаком ударили по плечу, отбросили на место.
– Не трогай его! – промычал, дернув головой, пьяный селянин, собираясь вступиться за божьего человека. Но широкая ладонь легла ему на затылок, и он впечатался лицом в столешницу.
С грохотом отъехал в сторону тяжелый стол, отлетела опрокинутая лавка, свалился на пол кувшин, разбился, расплескав по полу остатки кислого вина – чужак с дубинкой в руке расшвыривал ногами мебель.
Буйвол подскочил к нему, сгреб за шиворот, приподнял, встряхнул, словно нашкодившего котенка, швырнул на пол к двери.
– Можно? – спросил Малыш. И хозяин кивнул.
Стрела ударила человека с ножом, раскроила ему предплечье. Нож вывалился из разжавшегося кулака, воткнулся в половицу, затрепетал. А Малыш уже вновь натянул лук. И Буйвол, подхватив треногий дубовый табурет, двинулся на бородачей, что стояли за спиной монаха. Те, догадавшись, что сила не на их стороне, переглянулись неуверенно, попятились. Человек, выронивший нож, нагнулся было за ним, потянулся здоровой рукой, но увидел нацеленную стрелу и рывком выпрямился.
– Вам пора, – сказал Малыш и широко зевнул. – Уже поздно.
Глаза чужаков просветлели, протрезвели головы. Они медленно отступали к дверям, что-то бормоча – то ли извиняясь, то ли грозясь вернуться. Буйвол шел за ними, помахивая тяжелым табуретом, и борясь с желанием разбить его о чью-нибудь голову. Желание это явственно читалось на его угрюмом лице.
На пороге возникла небольшая свалка – компания бородачей, торопясь покинуть заведение, застряла в дверной проеме. Кто-то, запнувшись, упал, на него наступили, он зашипел от боли, выругался, попытался встать, цепляясь за стену, за товарищей. В это самое время вернулись несколько селян, тоже полезли в дверь, тоже застряли. Какое-то время люди бестолково пихались – одни пытались выйти, другие хотели войти.
И тогда Буйвол, качнувшись, ударил плечом в людскую пробку и вышиб ее на улицу. На ногах не удержался никто. Люди повалились на траву – кто-то смеялся, кто-то яростно ругался. У кого-то что-то с треском порвалось, кто-то кого-то ненароком ударил, невзначай придавил. Но драки не случилось. Темный силуэт стоял в дверном проеме, и за его спиной трепетало, дыша ночным свежим ветром, пламя очага. Буйвол, не выпуская из рук массивный табурет, следил за порядком.
Последних гостей проводили поздней ночью, когда кончился дождь.
Хозяин уже совсем обессилел, но гнать никого не гнал – за одну эту ночь он заработал столько, сколько раньше не зарабатывал и за целую декаду. Летних праздников немного – солнцеворот, травник, да окончание страды. Осенью, в непогоду, раскисшие дороги опустеют. Обезлюдеет и харчевня на перекрестке. А зимой и вовсе никого не будет – разве только проходящие мимо путники заглянут на минуту, согреются у очага, выпьют кружку заваренного кисляка, расплатятся медной монетой. Так что летние деньги – на весь год…
Малыш и Буйвол терпеливо ждали, пока хозяин, вздыхая, считал выручку и убирал сложенные столбиками монеты в специальные мешочки. Только когда все было закончено, они получили разрешение идти отдыхать.
Жили друзья в большой комнате, заваленной разным хламом. Чего только тут не было – и старые рассохшиеся кровати, и пирамиды жестяных ведер, и груды разного тряпья, и всевозможные светильники, и всяческая посуда, и странные вещи, которым нет названия… В этих завалах можно было рыться годами, отыскивая различные диковины.
Но диковины Буйволу были не нужны. Последнее время он старался держаться как можно дальше от всяких подозрительных предметов.
