На пятьдесят первой секунде скорая помощь с воем промчалась в сторону госпиталя. Эвон Цвогг отошел от витрины, нервно прошел до края аркад, следя глазами за скорой помощью, словно он знал врачей или больного.
Крили Гомпо стоял там спокойно, на расстоянии двух метров. Он заметил, как нервно сотрясаются плечи человека, и неожиданно он увидел, как тот отпрянул назад, охая и сгибаясь, чтобы укрыть свое тело под аркадами. Так ведут себя раненные пулей или стрелой, под воздействием боли или изумления.
Эвон Цвейг не получил метательного снаряда в грудь, зато зеленое вещество испачкало ему лоб, протравив кожную поверхность от начала волос до левой брови. Часть этого вещества продолжила свой вертикальный полет и, кратко брызнув на подбородок Эвона Цвогга, прилипла к передней поле его пиджака.
Эвон Цвогг покачнулся, но тут же поднес руку к лицу и стал еще горестнее причитать, затем движениями испорченного двигателя он стал искать бумажный платок, так как теперь грязь покрывала и его пальцы и он не хотел их вытирать об одежду. Осторожно роясь в одном из своих карманов, он произносил проклятья голосом, в котором звучала нескрываемая ярость. Городское самоуправление было здесь социал-демократическим, и оно получило по заслугам, но его проклятия были направлены против социал-демократии вообще, равно как и против архитекторов, которые имели глупость проектировать выступы над аркадами.
Удивительно, но Эвон Цвогг отказывался принять самую очевидную гипотезу, а именно, что какой-нибудь голубь испражнился на него сверху. В то время как, содрогаясь от отвращения, он утирался платком, слышно было, как он перебирал вслух имена виновных тварей. Он перечислял птиц, млекопитающих и даже действующих министров. Некоторые из них были отвратительны. Он пошел посмотреть на насест, с которого упал помет, и, не увидев ни одного виновного, вернулся под укрытие сводов и разразился новыми жалобами. У него было потерянное выражение лица, и по мере того, как он приводил в порядок свой туалет, он чувствовал себя все более и более явной жертвой заговора и шумно выражал свое недовольство.
И вот уже он обменялся с Крили Гомпо раненым взглядом, в котором скрывалась также просьба об одобрении, возможно, в отношении будущих убийств или амбициозного замысла пожара, который должен будет охватить и курятники, и административные здания.
— Вы видели эту гадость? — спросил он.
Шла уже сто шестьдесят девятая секунда.
Крили Гомпо было объяснено, что он имеет право на выдыхание в форме короткой фразы или междометия.
— Эти голуби!.. — сказал Гомпо.
Другой гневно подскочил. Он бросил в водосточный желоб свой испачканный платок. Гнев исказил его рот.
— Что мы о том знаем, голубь это или корова, а?.. Или один из капиталистических гангстеров, нами управляющих?
Он приблизился к Гомпо. Он кричал:
— А если это инопланетянин, а?
Крили Гомпо не участвовал в инциденте, он не метал фекалии на кого бы то ни было, и он также не был, в прямом смысле слова, инопланетянином, но он покраснел, словно под воздействием упрека, который был ему ошибочно адресован.
Он не мог удержаться, чтобы не покраснеть.
По счастью, время его погружения окончилось.
Здесь покоится Николай Кочкуров, сиречь Артем Веселый, здесь покоятся твари, что били его и убивали, здесь покоится аккордеон, на котором играли комсомольский марш, когда полицейские агенты прервали праздник, здесь покоится капля крови, здесь покоится стакан чая, который никто никогда не выпил до дна, не поднял с земли и который долго оставался стоять у стены, неделя за неделей, месяц за месяцем, наполняясь дождевой водой, которая казалась мутной и в которой две пчелы утонули 6 мая 1938 года, почти год спустя, здесь покоится роман Веселого, в котором рассказчик выражает пожелание в свой смертный час оказаться сидящим подле лагерного костра и около деревьев, на обочине дороги, вместе с солдатами, поющими русскую песню, мелодию чарующей красоты, простого и беспримерного лиризма, здесь покоится картина неба в день ареста, неба, которое почти ничто не омрачало, здесь покоится незабвенный роман Веселого «Россия, кровью умытая», книга упала на землю во время схватки, потому что Веселый не был писателем-дешевкой, он не был ни опереточным коммунистом, ни трусливой кабинетной или околокабинетной крысой, и он не был в то время еще сломан полицией, шедевр упал в кровь, пока Веселый отбивался, и он там и оставался, забытый, здесь покоятся надзиратели, что прочли одни лишь отпечатанные на пишущей машинке заявления Веселого и те короткие тексты, которые опухший и истекающий кровью Веселый отказался подписать, здесь покоится подспудный героизм Веселого, его ненасытная потребность в братстве, здесь покоятся эпопеи, вымышленные и прожитые Веселым, здесь покоится зловонный полумрак теремных камер, запах стенных железных шкафов, запах людей, нещадно избитых, здесь покоится пощелкивание суставов о кости, здесь покоится взлет ворон и крик ворон в соснах, когда приблизилась машина, здесь покоятся тысячи километров, проделанных в топях и миазмах в сторону грязного Востока, здесь покоится прирученный ворон Веселого по кличке Горга, гордая роскошная самка черного цвета, что наблюдала за прибытием машины и ее отъездом и которая не покидала затем свою высокую ветку в течение семи дней, а потом, приняв непоправимое, разбилась вдребезги о землю, даже не раскрыв в падении крылья, здесь покоится неслыханная дерзость этого самоубийства, здесь покоятся друзья и подруги Веселого, мертвые пола мужского и женского, те, которые были реабилитированы, и те, которые не были реабилитированы, здесь покоятся его тюремные товарищи, здесь покоятся его партийные товарищи, здесь покоятся его смертные товарищи, здесь покоятся пули, которые пронзили его еще юную плоть, в то время как он сражался против белых, здесь, покоится упадок духа Веселого, псевдоним которого по-русски означает веселость, которую ничто в дальнейшем не должно было нарушить, здесь покоятся упоительные страницы эпической литературы в исполнении Артема Веселого, здесь покоится прекрасная Марина Кубалгай, с которой у него не хватило времени попрощаться, здесь покоится день, в который Марина Кубалгай перестала верить, что оба они еще увидятся перед смертью, здесь покоится шум колес на железнодорожной стрелке, покрытой льдом, здесь покоится неизвестный, что дотронулся до его плеча после его смерти, здесь покоятся храбрецы, у которых хватило силы пустить себе пулю в рот, когда приблизилась машина, здесь покоятся ночи снежные и ночи солнечные, здесь покоятся человечьи волчьи ночи и паразитические его ночи, ночи маленькой жестокой луны, ночи воспоминаний, ночи без света, ночи неуловимого молчания.
