Хитрые, глубоко посаженные глаза-буравчики так и сверлили меня. Зотов старался угадать, верю ему или нет. Отсюда и ернический тон и нога на ногу. Конечно, в любой момент я мог оборвать его циничную браваду, но по ряду соображений, которые в совокупности принято называть тактикой допроса, не делал этого. Пусть выговорится.
– Потом, как водится, начались угрызения совести. – Зотов вдохновенно заиграл раскаяние. – На амуров этих с трубами смотреть не мог, чуть не выбросил. Поверите, гражданин следователь, ночами не спал, сновидения всякие мерещатся. Гляну на мать-старушку, сердце кровью обливается. Иду на работу – вокруг честные граждане, едут в троллейбусах, автобусах...
– ...трамваях, – подсказал я.
– И в трамваях, гражданин следователь, – невозмутимо подтвердил он.
– Я запишу это в протокол, не беспокойтесь, – пообещал я. – А кому вы часы продали?
– Обижаете, гражданин следователь. – Зотов проникновенно посмотрел мне в глаза. – Не знаю, правда, от кого они к вам попали... – Последовала секундная заминка, в течение которой он ждал ответа и закончил, не дождавшись: – Но я их попросту потерял. Вез на почту, чтобы в милицию посылкой отослать, без указания обратного адреса, конечно, и забыл в такси.
– Это тоже в протокол записать? – спросил я. – Мне нетрудно.
Пора было вернуть его из мира фантастики на твердую почву реальности.
– В каком смысле? – поинтересовался Зотов.
– В том самом, что от вашего чистосердечного признания ничего не останется.
– Это в каком смысле? – повторил Зотов.
– В том, что мы знаем о вас гораздо больше, чем вы представляете.
– Например? – спросил он и подозрительно уставился на меня.
– Вспомните Щелканова, своего одноклассника. Вспомните, как избили его восемь лет назад.
– Неподсудное дело. – Зотов облегченно вздохнул. – Это несерьезно, гражданин следователь.
– Вы правы. Только не советую попадаться ему на глаза. Сейчас вам с ним не справиться – здоровья, пожалуй, не хватит.
– Плевать мне на Щелчка.
– А как у магазина досталось от знакомого Вышемирского, помните?
– За это его, а не меня судить надо, – огрызнулся Зотов.
Он все еще не понимал, для чего я перечисляю его юношеские подвиги.
– А Вышемирского Юру не забыли?
– Вы что, с детства за мной слежку ведете? – кисло улыбнулся Зотов, но внезапно улыбка сбежала с его лица, сквозь загар проступила восковая бледность. – Понял! Постойте... выходит... Так вы из-за Юрки меня вызвали? Получается, что я, дурак, сам на себя наклепал?! – Он даже привстал со стула. – Наговорил я на себя! Неправда! Не крал я часы! Не крал!
– А как же явка с повинной?
– Отменяется явка, – рявкнул Зотов. – Оговорил я себя.
– И часы не вы крали?
– Первый раз их вижу. – От его напускного добродушия не осталось и следа.
Я не спеша дописал страницу протокола и протянул его Зотову. Он прочел и размашисто расписался.
– А теперь, – пряча бумагу в папку, сказал я, – довожу до вашего сведения, что часовщик из красинского ларька вместе с понятыми сидит в соседней комнате и ждет вызова на опознание. Может, начнем?
Глаза-буравчики снова метнулись к двери, потом к окну, потом с нескрываемой злобой на меня.
– Ладно, ваша взяла, – сказал он и махнул рукой.
– Наша всегда берет, – ответил я. – Явку с повинной вы отменили, но чистосердечное признание осталось. Пользуйтесь.
Зотов сгорбился, достал надорванную пачку папирос.
– Курить можно?
– Потерпите, – сухо отказал я. Время беседы в нейтральном тоне прошло.
Зотов спрятал свой «Беломор».
– Вы и так все знаете, – простуженным, хриплым голосом начал он. – Купил я Юрку на эти часы. То есть формально продал их ему, а фактически получил возможность тянуть из него деньги. – Он поднял глаза. – Пишите, пишите, гражданин следователь. Будет вам чистосердечное, а мне – смягчающие обстоятельства. Все по упэка. – Он помедлил, собираясь с мыслями. – Вернувшись из Красина, я решил как можно быстрее избавиться от часов. В комиссионку, известное дело, не отнесешь, сослуживцам продавать – тоже рискованно. Случай сам подвернулся. Юрка Вышемирский искал подарок для отца на день рождения. Я предложил ему часы за сто пятьдесят рублей, а уступил за семьдесят.
