— Никто, кроме тебя.
— Да, я пытаюсь. Иногда от этого только хуже. Понимаю, это всего лишь отговорка, но когда я за нее заступилась… скажем так, толку не было. Короче, теперь я поступаю так: делаю вид, что она провинилась, — кстати говоря, поначалу я надеялась, что одноклассники смогут такое оценить, — а в качестве наказания запрещаю ей обедать в столовой. Вместо этого отвожу ее в кабинет изо. Если не дежурю по столовой, сижу с ней. Других учеников это не вразумило, но по крайней мере…
— Что?
— По крайней мере, Наоми может отдохнуть от издевательств. Хотя бы несколько минут. — Ава сморгнула слезинку. — Если Наоми нигде нет, значит она сбежала.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что ее жизнь — сущий ад.
— Даже дома?
— Дома, может, и не ад, но тоже радости мало. Ты в курсе, что Наоми удочерили?
Уайлд отрицательно покачал головой.
— И она говорит об этом гораздо больше, чем нужно.
— В смысле?
— Например, фантазирует, что ее заберут настоящие родители. Приемные прошли кучу проверок и собеседований. Успешно. Им позволили взять ребенка — Наоми, — и мать почти сразу поняла, что не справляется. Ее даже пытались сдать назад в детдом, прикинь? Вернуть, как ненужную покупку. В общем, у матери случился нервный срыв. Во всяком случае, она так заявила. Бросила Наоми с отцом.
— Не знаешь, где сейчас ее мать?
— А, она, — Ава изобразила пальцами кавычки, — «поправилась». Вышла замуж за богача. По словам Наоми, живет в шикарном таунхаусе на Парк-авеню.
— В последнее время Наоми о чем-нибудь рассказывала? Чтобы мне было за что зацепиться?
— Нет. — Ава подумала. — Кстати…
— Что?
— Мне показалось, что ей стало… ну, получше. Она расслабилась. Успокоилась.
Уайлд ничего не сказал, но ему это не понравилось.
— Теперь твоя очередь, Уайлд. Зачем спрашиваешь?
— Кое-кто за нее волнуется.
— Кто?
— Не могу сказать.
— Мэтью Краймштейн.
Он промолчал.
— Повторяю, Уайлд: когда мы познакомились, я не знала, кто ты такой.
— Но теперь знаешь.
— Да. — Глаза ее вдруг заблестели от слез. Уайлд подошел к ней, взял ее ладони в свои. Она убрала руки. Уайлд не стал ей мешать. — Уайлд?
— Слушаю.
— Тебе нужно ее найти.
Уайлд вернулся на парковку кондоминиума. «БМВ» Лейлы стоял в двадцати ярдах от мусорного контейнера. Хестер была права. Лейла неряха. Красавица, но неряха. Себя содержит в чистоте и порядке, всегда словно только что из душа. Но вокруг нее сплошной бардак. На заднем сиденье «БМВ» валялись кофейные стаканчики и обертки от энергетических батончиков.
Уайлд выбросил весь мусор в контейнер. Он не страдал гермофобией, но приятно было найти в бардачке противомикробный лосьон. Уайлд оглянулся на дом Авы. Интересно, она позвонит бородатому парню, чтобы тот вернулся? Это вряд ли.
Он не жалел времени, проведенного с Авой. Ни капли не жалел. Честно говоря, когда Уайлд увидел Аву, он почувствовал что-то странное. Что-то сродни… желанию? Может, это оправдание, попытка объясниться. Да, он не способен на длительные отношения, но это не значит, что он не любит общаться с новыми людьми. Он ни разу не ставил своей целью сделать кому-то больно. Относиться к людям свысока, опекать их по поводу и без, вешать им лапшу на уши — это, пожалуй, гораздо хуже. Уайлд твердо решил быть кристально честным, ничего не приукрашивать и не строить из себя покровителя.
Уайлд всегда спал под открытым небом. Даже в такие ночи.
Трудно было объяснить почему. Иногда он оставлял записку, на несколько часов сбегал в лес, а к утру возвращался. Дело в том, что он не мог уснуть, когда рядом были другие люди.
Все проще простого.
Под открытым небом ему часто снилась мать.
Может, и не мать. Может, другая женщина — из дома с красными перилами. Уайлд этого не знал. Во сне его мать — пока что будем называть ее так — была красива. Длинные золотисто-каштановые волосы, изумрудные глаза, ангельский голос. Неужели его мать и правда так выглядела? Образ был слишком уж идеальный. Скорее фантазия, чем реальность. Вполне возможно, Уайлд выдумал эту женщину. Или видел ее по телевизору.
Зачастую память требует слишком многого. Памяти нельзя доверять, она всегда стремится заполнить пробелы.
