Скоро мы уже миновали перевал у разбитого дерева и поехали вдоль леса, по северному склону горы. Вдруг, откуда ни возьмись, мимо нас опрометью промчался козленок антилопы, а за ним и сама антилопа. Нинина лошадь испугалась, шарахнулась в сторону и понесла. Седло под Ниной съехало набок, сама она готова была свалиться наземь. Хорошо, что мне удалось перехватить повод, а то бы быть беде!
Я помогла Нине слезть с коня — он все еще прядал ушами и раздувал ноздри — и усадила ее на зеленый бугорок у самых деревьев.
«Ну, как себя чувствуешь?» — с тревогой спросила я.
«Плохо, — застонала Нина. — Что-то со мной стряслось, нехорошо мне». И она опять застонала.
Я испугалась: «Беда-то какая! Ведь она ждет ребенка».
Я сняла с лошади попону, постелила ее на землю, усадила Нину. Ее лицо кривилось от боли.
«Очень больно?» — растерянно спросила я.
«Ужасно… Просто нет сил!»
«Как же быть?»
«Не знаю. Решай сама!»
Вся ответственность лежала теперь на мне.
Между тем стало заметно темнеть. Я стреножила Нининого коня и подошла к ней.
«Вблизи, наверное, есть аил. Поеду посмотрю и скоро вернусь».
Нина облизала сухие губы — видно, ей очень хотелось пить — и спросила испуганно:
«Но ты недолго?»
«Нет-нет, я быстро и попить тебе привезу», — сказала я и, вскочив в седло, поскакала туда, где, по моим предположениям, непременно должны были быть люди.
— Скоро стало совсем темно. Представляю, что чувствовала Нина, оставшись в одиночестве. Должно быть, она то и дело оглядывалась по сторонам, прислушивалась к каждому звуку. На небе одна за другой загорались звезды, в лесу раздавались какие-то звуки. Воображение, конечно, рисовало ей всякие страсти, те, от которых волосы становятся дыбом. Да тут еще всхрапывающий, пугливый, рвущийся прочь конь. Я очень беспокоилась за нее и потому не стала задерживаться в аиле, который действительно оказался не так далеко. Захватив кувшин с хярамом, я помчалась назад.
При свете луны голова Нины, покрытая белым платком, сверкала, точно снег.
Я соскочила с коня и подбежала к ней, поправила ее спутавшиеся волосы: они выбились из-под платка и лежали прядями на ее лице.
Я вытащила из-за пазухи пиалу и налила в нее хярам. Потом приподняла голову Нины и стала поить ее. Жадными, большими глотками Нина мигом осушила пиалу.
«Как хорошо! — вздохнула она. — Сразу легче…»
«Подожди! — обрадовалась я. — Выпьешь горячего чаю — совсем полегчает. Нам повезло, я нашла аил. Привезла тебе дэл. И кушак — пояс для беременных женщин. С ним очень удобно ездить верхом, вот увидишь».
Светало. Я помогла Нине надеть дэл из голубой чесучи, обшитый по вороту парчой, подпоясала ее широким зеленым поясом. Нина улыбнулась.
«Ну, как я выгляжу?» — спросила она.
«Тебе очень идет… — похвалила я. — Ты стала настоящей монголкой. Твой Василий, пожалуй, тебя не узнает».
«И вправду не узнает», — отшучивалась Нина.
«Конечно! А сделать тебе еще прическу такую, как у меня, так вообще никто не скажет, что ты не монголка».
Длинный дэл и в самом деле шел высокой и стройной Нине. Она была в нем нарядная и очень красивая…
Бабушка замолчала и принялась прихлебывать чай из чашки, стоявшей с ней рядом.
Нарангэрэл сидела не шелохнувшись.
— Мы двинулись в путь и около полудня подъехали к аилу, расположенному в зеленой пади, неподалеку от большого тракта. Три юрты, небольшие загоны — вот и все хозяйство. Мы направились к аккуратной маленькой юрте, покрытой белой кошмой, и спешились. В загоне блеяли овцы, из тоно струился дымок, войлочный полог над дверью был поднят. Не успели мы подойти к юрте, как оттуда высыпала целая ватага ребятни: одни в штанах и рубашках, другие — только в штанах, третьи — голышом.
Оставив потных коней у коновязи, мы с Ниной вошли внутрь. На почетном месте на маленьком красном сундуке стояли перед бурханом медные чашечки с жертвенной водой, горела большая лампада. Справа, вдоль низкой деревянной кровати, на которую были набросаны дэлы, лежал войлочный ковер со старинным орнаментом. Напротив, на подстилке из невыделанной кожи, стояла всевозможная утварь.
Мы с Ниной сели у кровати.
