Нельзя было бы превратить в образцово-показательное чудовище. Но у Господа Бога тоже есть своя книга чисел.
— Евангелие от Луки, глава 23, строфа 43, — сказал священник. — «Истинно говорю тебе: ныне лее будешь со Мною в раю». Так Иисус говорил Дисмасу — одному из злодеев, покаявшемуся на кресте, — и тот был спасен на одиннадцатом часе. Раскаяться — никогда не поздно. Понимаешь, было бы желание, а времени хватит всегда.
Да, время — это, пожалуй, единственное, чего у В было в избытке. Или можно сказать по-другому: единственное, в чем он не испытывал недостатка. У него не было ни часов, ни точной даты освобождения. Время бессмысленно, если его не считать.
В воскресенье ему разрешили пойти на службу, в сопровождении дежурного надзирателя. Они молча прошли по коридорам, даже не глядя друг на друга. За годы в колонии походка у В изменилась. Он обнаружил, что решительный, уверенный шаг, который прежде держал людей на расстоянии, больше не защищает его, а, наоборот, провоцирует всяких уродов. Постепенно и с болью он научился ходить просто медленно, так, чтобы в этой медлительности не сквозило надменное презрение к окружающим, научился легонько сутулиться и волочить ноги.
У двери в часовню надзиратель остановился и сделал знак В, чтобы тот проходил. Остальные заключенные уже были там, сидели на старых дощатых скамьях. Когда В вошел, они все поднялись и принялись размеренно хлопать в ладоши. Не аплодисменты, нет. Не одобрение и не поддержка. Они просто давали попять: Мы знаем. Все громче, ритмичнее. Казалось, что хлопают все. Все, кто был там, в часовне. Но по-настоящему страшно В стало, когда он увидел, что кто-то из надзирателей тоже участвует в этой угрюмой овации: стучит ладонью по стене у себя за СПИНОЙ. Эти хлопки продолжались, даже когда В уселся на место в пустом ряду. Он хорошо понимал, что уже ничего не исправить. Его опознали. В нем признали того, кем он был. Теперь ему оставалось лишь прятаться в одиночной камере в отделении для категории 43, но, как ни странно, он уже не боялся. У него больше не было сил бояться.
Хлопки умолкли, когда в часовню вошел священник, в соответствующем облачении и с подобающе благочестивым выражением на лице. Это был человек средних лет, среднего роста, с русыми волосами, опять же, не темными и не светлыми — средними. Но зато в нем ощущалась душевная щедрость, не истощившаяся даже за годы работы в Портлендской тюрьме. Он оглядел лица собравшихся, ища среди них В, и улыбнулся, поймав его взгляд.
— «И еще сказал ей Ангел Господень: вот, ты беременна, и родишь сына, и наречешь ему имя: Измаил; ибо услышал Господь страдание твое, — сказал священник, поднявшись на кафедру. — Он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих». — Он слегка откинулся назад, держась руками за кафедру, склонил голову набок и выдержал паузу, словно в ожидании ответа. Как будто он не процитировал Библию, а задал вопрос. — «Бытие», глава 1С, строфы 11–12, — продолжил священник. — Наверное, многие из вас ощущали себя точно так же. Как будто весь мир против вас, и вы одни в целом мире. — Он вновь нашел взглядом В. — Но вы не одни. Потому что Господь всегда с вами, всегда и везде.
Первый комендант удовлетворил просьбу В о предоставлении ему особой защиты. Его перевели в отделение F, где содержали самых злостных преступников и отморозков: малолетних грабителей, насильников, убийц, изуверов, садистов, ублюдков, подонков, моральных уродов, — в общем, всех тех, у кого были причины скрываться даже от «братанов-зеков». Ему предоставили одиночную камеру. По крайней мере, там был нормальный унитаз со смывом, что уже не могло не радовать. Хотя матрас все равно весь провонял засохшей мочой.
В проводил в своей камере почти все время, даже когда можно было выходить. Только изредка выползал в общую комнату посмотреть телик. Пару раз он пытался завязать разговор, но никто не желал с ним общаться. Впрочем, тут вообще не общались друг с другом. Все ходили угрюмые, замкнутые и злые. Каждый — сам по себе. Здесь, в отделении F, не действовал даже извечный тюремный закон, что выживает сильнейший или тот, кто сумеет подстроиться под обстоятельства. Тут собрали людей, которые вообще не умели подстраиваться подо что бы то ни было. Не умели и, собственно, не стремились. Потому что им было па все положить, в том числе — и на себя. В невольно кривился и вздрагивал всякий раз, когда кто-то из них случайно задевал его локтем или хотя бы рукавом. Он целыми днями ходил взад-вперед по камере, приседал, отжимался, подтягивался на толстой водопроводной трубе, что вилась по стене. В общем, старался держать себя в форме.
