— Отец, я пришел к вам с просьбой, потому что я очень зол.
— Как звать тебя? — спросил Эшу.
— Макунаима, — ответил герой.
— Хмм… — протянул глава вечера. — Человеку, чье имя начинается на «Ма», придется намаяться…
Но все же ласково принял героя и обещал ему исполнить все, о чем он ни попросит, потому что Макунаима был его сыном. И герой попросил Эшу задать перцу Венцеславу Пьетро Пьетре — который на самом деле был великан-людоед Пьяйман.
То, что случилось дальше, было ужасно. Эшу схватил три стебелька мелиссы, освященные попом-отступником, кинул их вверх, перекрестился, призывая естество Венцеслава Пьетро Пьетры войти в тело Эшу, чтобы принять взбучку. Через минуту естество великана прибыло, вошло в тело полячки, и Эшу сделал сыну знак, чтобы он отдубасил естество, воплощенное теперь в польском теле. Герой схватил палку и принялся от души обхаживать Эшу. Еще как его ухайдокал. Эшу кричал:
— Бей, пожалуйста, несильно,
Ведь мне очень-очень больно!
Меня детки дома ждут,
И мне очень-очень больно!
А потом, весь бордовый от синяков, с окровавленными носом, ртом, ушами, в беспамятстве свалился на пол. Это было ужасное зрелище… Макунаима приказал естеству великана окунуться в соленую кипящую воду, и тело Эшу задымилось на влажном полу. И Макунаима приказал естеству великана пройтись по битому стеклу в зарослях крапивы и ядовитых лиан на морозе от Сан-Паулу до самых утесов Анд, и на теле Эшу появились кровавые следы от осколков стекла и шипов и ожоги от крапивы, и Эшу шумно и тяжело дышал от усталости и дрожал от невыносимого холода. Это было ужасно. И Макунаима приказал, чтобы естество Венцеслава Пьетро Пьетры забодал молодой бык, ударил копытом резвый жеребец, укусил зубастый кайман и искусали сорок раз по сорок тысяч огненных муравьев, и окровавленное тело Эшу задрожало и заизвивалось на полу, на его ноге проступила дорожка из укусов каймана и муравьев, казалось, что с него сняли кожу, подковой коня ему пробило голову, а острый бычий рог пронзил живот. В маленькой зале стоял невыносимый запах. А Эшу стонал:
— Бодай, пожалуйста, несильно,
Ведь мне очень-очень больно!
Меня детки дома ждут,
И мне очень-очень больно!
Макунаима еще много чего такого приказывал, и все естество Венцеслава Пьетро Пьетры претерпело взбучку через тело Эшу. Наконец герой перебрал все возможные виды мести, ничего больше не придумал и остановился. Женщина едва дышала, беспомощно растянувшись на земляном полу. Она затихла в изнеможении. Ужасное было зрелище.
А тем временем во дворце на улице Мараньян в Сан-Паулу царила беготня и неразбериха. Приходили врачи, приехала «скорая», все были в отчаяньи. Венцеслав Пьетро Пьетра кричал и исходил кровью. На животе у него открылась рана, как если бы его забодали, голова была разбита, как если бы его ударил копытом конь, весь он был зажарен, заморожен, искусан и покрыт синяками и ушибами, как после форменного избиения.
На макумбе все еще стояла жуткая тишина. Вот спокойно встала тетушка Сиата и начала главную молитву дьявола. Это была кощуннейшая из всех молитв, если хоть в слове ошибешься в ней — смерть, вот такая молитва Отче Наш Эшу, и вот так она звучала:
— Отче наш обретенный Эшу, ты, который в тринадцатом круге ада внизу слева, мы тебя любим все и будем любить!
— И будем любить! И будем любить!
— …Отче наш Эшу, даждь нам днесь, и да будет воля твоя, якоже и в домашнем храме отца нашего Эшу, и да будет так всегда, аминь!.. Слава черной отчизне Эшу!
— Слава сыну Эшу!
Макунаима сделал благодарственный жест. Тетушка закончила молитву:
— Шику И-Присну был негритянский князь, который стал отцом нашим Эшу и ныне и во веки веков, да будет так всегда, аминь!
— Да будет так всегда, аминь!
Эшу выздоравливал-поправлялся, все синяки и кровоподтеки, как по волшебству, быстро сходили с его тела, а, когда все вновь достали кружки и стаканы и полилась кашаса, тело полячки вновь стало полностью здоровым. Вдруг все услышали страшный гул и почувствовали запах горящей смолы, а женщина в этот миг выпустила изо рта черный-пречерный клуб дыма. Тогда она полностью оправилась, покраснела, потолстела, только что очень устала, но теперь это была уже только полячка, Эшу ушел совсем.
