Коген. Двадцать два дня всего редактором я был, а вот уж почти год в бегах.
Бланк(здоровается с Борисом, Когену). Ну и что ж, считаете свою роль оконченной?
Коген. А как же прикажете быть? Что делать?
Бланк. Дело найти всегда можно… Да, вы знаете, мы завтра с Соней в Женеву едем.
Коген. Ах, значит решено?
Бланк. Решено и подписано.
Арсений Ильич. Максим Самойлович изучением парижских нравов занялся. Все парижские кабачки посещает.
Коген(вдохновенно). Что кабачки! Нет, нет, вы не знаете. Это Афины, это Александрия. Какая красота! И клянусь вам, только здесь сохранилась искренняя любовь, истинная! До смерти, до кинжала. До слез умиления…
Арсений Ильич. Кто плакал?
Коген. Я, я плакал. Да, этого не знать – ничего не знать. И жизни мало, чтоб это изучить.
Арсений Ильич. Вот видите, вот и нашлось дело. (К Бланку). Слышите, Иосиф Иосифович? (Бланк смеется).
Коген(тоже смеется). Дело? Да… дело… Ах, профессор, что ж вы меня перед товарищем компрометируете? Это ведь я так… А вы… Пожалуй, еще из партии меня исключат (Все смеются).
Арсений Ильич. Что ж, это любопытно… Любопытные наблюдения… Вы говорите – истинная любовь сохранилась? А мы вот тут только что о любви рассуждали, что любовь…
Борис(перебивая, нервно). Дядя, дядя! Мы совсем не о любви… То есть не о той любви… Не о том…
В столовую вошла горничная с визитной карточкой. Наталья Павловна, взяв ее, входит с нею в гостиную.
Наталья Павловна. Арсений, тебя какой-то молодой человек желает видеть. Вот карточка.
Арсений Ильич(читает). Jean Gouschine. Гущин,[18] наверное.
Коген. Слышал эту фамилию. Кажется, декадентский поэт.
Арсений Ильич. Какого же черта ему от меня нужно?
Наталья Павловна. По делу, кажется…
Гущин. Простите, профессор, что я вас побеспокою…
Арсений Ильич. Пожалуйста. Чем могу служить? (Представляет всех). Коген, Львов, Бланк…
Коген. Я вас где-то видел на днях. Видел, положительно видел.
Гущин. Не знаю… Я не имел чести… Не помню. Я к вам, профессор, за указаниями. Я изучаю античную мифологию… Особенно культ Митры и Астарты.[19] Услыхав, что вы тут, я и взял на себя смелость обратиться к вам за некоторыми литературными указаниями…
Коген. А ведь я вспомнил! Я вас третьего дня видел в «Раю» и в самой неприличной позе.
Арсений Ильич. Как, в раю?
Коген. Тут есть кабачок такой, Le Paradis. Рай изображает, с гуриями, ну, обнаженными, конечно. При помощи зеркал, как-то. Вызывают из публики желающих попасть в рай, наводят зеркала, и эффект получается довольно пикантный. Так вот я мосье Гущина в таком раю с гуриями видел. (К Гущину). Ведь правда,?
Гущин. Да, очень может быть… Но я не вижу, какое это имеет отношение… к делу, по которому я пришел…
Арсений Ильич. Если вам угодно… я могу дать вам справки по интересующему вас вопросу. Пройдемте ко мне в кабинет.
Арсений Ильич и Гущин выходят.
Бланк. Типик.
Коген. Это наверное из мистических анархистов.
Бланк. Что еще за чепуха?
Наталья Павловна. Пойдемте, господа, в столовую.
Коген. Вы, дорогой товарищ, отстали. Новейших течений не знаете.
Берет Бланка под руку и уходит вместе с ним в столовую.
Наталья Петровна. Боря, ты идешь? Чай готов (Уходит).
Борис(вслед). Я сейчас.
Борис один. Темнеет. Садится к камину, молчит и смотрит в огонь. В столовую двери заперты. Возвращается Наталья Павловна.
Борис. Что Соня? Можно к ней пройти? Она за мной посылала сегодня.
Наталья Павловна(садится около него). Боричка, мне страшно. Ты прости, ты ведь знаешь, как ты мне дорог… Сама не пойму, чего боюсь, за кого боюсь, – а боюсь. Соня темная, и ты темный, и все вы вместе разговариваете, а после разговоров оба еще темней. Не понимаю я, что делается, а чувствую – страшное… Ты бы рассказал мне…
Борис. Да что же я вам скажу, тетя?
Наталья Павловна. Может быть, вас мучает… Ну, может быть, Соню Бланк тяготит? Может быть, она поняла, что не его, а тебя любит и любила, – как ты ее. Ведь ты любишь? Ведь ты любишь?
Борис(помолчав). Нет, тетя, не люблю.
Наталья Павловна. Ты это правду говоришь? (Глядит на него). Да вижу, вижу, правду.
Борис. И она меня не любит. Никого мы не любим с ней…
