-— Значит, ваша фамилия, товарищ, Сырцов?
— Да, политрук Сырцов, Василий Игнатович.
Макей протянул ему свою руку.
— Будем знакомы: Макей.
«Какая тонкая рука у него», — подумал Сырцов, пожимая Макею руку.
— А я о вас слышал, товарищ Макей. О вас товарищ Бутарев был хорошего мнения.
— Почему был? — встрепенулась Мария Степановна.
Сырцов вскинул на неё свои чёрные глаза. Какая–то тень пробежала по его лицу и лоб, обрамленный каштановыми мягкими волосами, покрылся морщинками.
— Да, — промолвил он дрогнувшим голосом, — нашего товарища нет в живых.
— Как?! — вскричала Мария Степановна, побледнев, — Бутарев умер?
— Нет! Он погиб, как герой. А герои не умирают.
Мария Степановна тихо заплакала, опустилась на скамью. К ней подошли Даша и Оля. Начали её успокаивать. Мать Марии Степановны переполошилась:
— Да на ей лица нетути. Людцы добрые!
Марии Степановне в самом деле сделалось дурно. Девушки положили её на кровать.
Сырцов рассказал о трагической гибели руководителей подпольной организации в Бобруйске, о том, как их предал Яшка Гнусарь, выдававший себя за коммуниста. И партбилет был у Яшки на имя какого‑то Петрякова. Левинцев успел вывести из Бобруйска вооружённую группу. С ним ушёл и Крюков. Теперь они где‑то партизанят. Валентин Бутарев и Даниил Лемешонок задержались в штаб–квартире, уничтожая там явочные списки и прочие документы.
— Захвати враг явочные списки, — сказал Сырцов, — сколько бы наших товарищей погибло! Их окружили, они долго отстреливались. Фашисты не ожидали такого энергичного сопротивления и некоторые из них поплатились жизнью.
— Они плохо ещё знают советских людей! подал голос Михась Гулеев.
— Этот мерзавец, — сказал Сырцов, и все поняли, что он говорит о Яшке Гнусаре и из презрения к нему не хочет называть его человеческим именем, — этот мерзавец подполз к дому и бросил в окно гранату. Даниил Лемешонок был убит, товарищ Бутарев, тяжело раненый, застрелился.
Макей и Сырцов ещё раз крепко пожали друг другу руки. Не желая более расставаться с «комиссаром», как Макей назвал Сырцова, он потащил его к себе ночевать.
— А завтра спозаранку, товарищ комиссар, пойдём в лес. Так что ли, хлопцы?
— Верно, товарищ командир!
Все лица, засветились радостными улыбками, как у людей, нашедших, наконец, то, что так долго и мучительно искали. Марии Степановне стало лучше, она встала, вышла из спаленки и твердо заявила, что и она пойдёт. Адарья Даниловна по–старушечьи заохала, запричитала. По сухим морщинкам её лица катились слёзы.
— Не горюй, мать! — говорил Макей, обнимая узкие плечи старушки, как всегда покрытые теплой нарядной шалью.
— Да она‑то зачем? Хлопцам куда ни шло, — воевать надо, а ведь она женщина. Ведь дети у ей!
— Вот, к примеру, меня ранят, — сказал Макей.
— Помилуй бог! — вскрикнула старуха.
— На войне, мать, всё может быть. Ну кто мне, скажем, рану перевяжет? Ропатинский?
Адарья Даниловна махнула рукой.
— Какой из Ропатинского, прости господи, фершал. Лучше Марии никто этого не сделает.
— Ну, вот и договорились! — радостно воскликнул (Макей и, обняв старушку, поцеловал её в щёку.
— Ну, бувайте! — сказал он, энергично пожимая Марии Степановне руку и улыбаясь. Он словно переродился за последние минуты. Куда девалась его угрюмость! Глаза озорно блестят, радостная улыбка не сходит с лица.
Все начали прощаться с хозяевами. Сырцов тепло пожал крохотную руку Марии Степановны. Она невольно потупила глаза: ей, видимо, было немного неловко за недавнее проявление слабости.
— Правда, я ещё слабая женщина. Да? Но Бутарев… Это так ужасно! — воскликнула она и в глазах её снова появились слёзы.
Сырцов ласково, обеими руками, взял её за плечи, сказал:
«Не теряйте бодрости», говорил какой‑то древний мудрец, терпящий кораблекрушение, «худшее впереди». Мужайтесь, Мария Степановна, мужайтесь. Мы своего добьёмся.
Сказав это, он направился к двери. За ним вышли все остальные.
Мария Степановна легла, но долго не могла заснуть. «И чего это я, в самом деле, разнюнилась? Конечно, трудно будет нам, очень трудно, но мы добьёмся своего, это он правильно сказал». Она закрыла глаза, заставляя себя спать, чтобы завтра свежей и бодрой встретиться с друзьями. На печке в трубе тоскливо завывал ветер и это одновременно и тревожило, и успокаивало. Заснуть всё же долго не удавалось. Перед глазами, помимо её воли, стоял, как живой, Валентин Бутарев, отстреливающийся от врагов. Потом появился откуда‑то Василий Сырцов с мягким нежным взглядом и теплой, дразнящей воображение, улыбкой. Но вот мысли постепенно затуманились, надвинулась какая‑то вязкая, почти осязаемая, муть и тихо, медленно потянула Марию Степановну в зыбкую и тёмную пучину сна.
