— Так, так, — проговорил неопределённо командир, рассеянно поглаживая седеющие усы, — очень хорошо!
К чему относилось это «очень хорошо» — к тому ли, что пакет привез он, Румянцев, или к тому, что в нём написано? И действительно ли то, что там написано «очень хорошо»? С смутным и тревожным чувством возвращался Румянцев на своём мотоцикле в штаб армии. Это было в субботу 21 июня. А в воскресенье, 22 июня, в 4 часа утра началась война, о неизбежности которой столько говорили, но в возможность которой по существу никто серьёзно как‑то не верил.
С отступающей Красной Армией Юрий Румянцев прибыл в Киев. Отсюда 12 сентября генерал послал его с донесением в Москву, в Генштаб.
— Счастливо, Юрик, — обнимая Румянцева, говорил генерал. — Так ты того… передай папе привет.
Голос его сорвался и дрогнул.
— Передам! — ьесело улыбаясь, говорил Румянцев, не замечая слёз, стоящих в глазах своего старого друга.
По дороге в Москву, за местечком Бравары, мотоцикл неожиданно остановился: вывернулось гнездо запорной иглы карбюратора. Румянцев отвел мотоцикл в сторону, осмотрел его и, убедившись, что исправить полом невозможно, бросил машину и пошёл пешком. Широко шагал он по обочине дороги, втайне надеясь как‑нибудь пристроиться на грузовик. Но все грузовые машины шли перегруженными людьми и различным имуществом, быть может, никому теперь уже и не нужным. Всё чаще начали попадаться разбитые, с обгоревшими кузовами автомашины, обезображенные трупы людей. «Вот так, быть может, и я буду лежать», — думал печально юноша, ускоряя шаг, словно хотел поскорее уйти от этой дороги смерти.
Румянцев свернул с главного шоссе. Он давно устал и еле брёл по окольной дороге, шедшей на юго–восток, в сторону от Москвы. Страшно хотелось есть. Усталый и изголодавшийся, он еле добрёл до какой‑то деревушки и в изнеможении опустился на скамью под развесистой ветлою возле крайней хаты. Стесняясь попросить хлеба, он попросил только пить. Молодая и красивая женщина с печальным лицом вынесла ему кружку молока и кусок черного хлеба.
— Кушайте! — сухо сказала она и отошла в сторону. К ней молча, одна за другой, подходили другие женщины с такими же печальными лицами. К ним робко жались ребятишки и, держась за подолы матерей, о каким‑то непередаваемым испугом смотрели на человека в синем комбинезоне и военной фуражке. А он жадно глотал хлеб, запивал его холодным молоком и тихо кому‑то улыбался.
— Дороженький, — вдруг заговорила стоявшая перед ним пожилая женшина с красными, заплаканными глазами. — Уходи, родной, кругом немцы. Здесь были. Вон — смотри!
Он взглянул по направлению ее дрожащей руки, обнажённой по локоть, и мурашки побежали у него по спине. Прямо на дороге в различных позах лежали трупы красноармейцев. Немного поодаль, особняком — две женщины и грудной ребенок.
— Учителки это наши, — сухо сообщила молодая красивая женщина, принимая от Румянцева голубую эмалированную кружку.
Женщины посоветовали Румянцеву переодеться. И вот он стал совсем другим — в рваном сером пиджачке, потрёпанных чёрных штанах и в «цивильных» ботинках. На голове выцветший старомодный картуз со сломанным лакированным козырьком. Молодая женщина улыбнулась.
— Вот теперь вы настоящий Михась Пилимонович Взвозный.
— Быть по сему, — тоже улыбаясь, сказал Румянцев.
Женщины оживленно заговорили.
— Верно! Сильно смахивает на Михася Взвозного. Такой же ладный был хлопец, разве только ростом пониже.
— Взяла бы его к себе, Килина, — серьёзно сказала пожилая женщина с обнажёнными по локоть руками. Килиной звали ту молодую красивую женщину, которая дала поесть Румянцеву.
— Я непрочь, — сказала она мягким грудным голосом, выставляя в светлой и смущённой улыбке оба ряда белых зубов. — Пойдёте ко мне в примаки?
— Спасибо, — ответил он ей серьёзно. — Я солдат и мне ещё, как у нас говорили, воевать и воевать, как медному котелку. Ну, я пошел!
Он тепло простился со всеми и отправился в путь. «Килина, какое смешное имя», — подумал Юрий, шагая в темноте ночи по берегу какой‑то речушки, тускло мерцавшей под звёздным небом благодатной Украины. Вдруг в кустах что‑то зашевелилось. Он вздрогнул от неожиданности. Из кустов вышли два человека. Они оказались военными, тоже переодетыми.
