Макей и его хлопцы - страница 35

Уже втроём шли всю ночь на восток, где на горизонте то там, то сям вспыхивали полукружиями зарницы и откуда глухо доносились громовые раскаты. «Идет бон, а мы здесь, словно зайцы, трусливо озираясь, бежим стороной», — думал каждый из них, проклиная свою судьбу. Под утро, когда впереди забрезжила алая заря и в небе зазвенели предутренние хоры пернатых, они зашли в небольшую дубраву. Набрав сухой травы и. постелив её в тени мощных дубов, все трое улеглись на неё и вскоре заснули.

Ночью пошли дальше. Шли молча. Даже весёлый и жизнерадостный Юрий Румянцев ничего не мог сказать в утешение своим новым товарищам. Под утро неожиданно вышли на шоссе. Ранний. летний рассвет застал их на открытом месте. Поблизости не было ни кустика, ни ямы. Впереди лежала степная полоса, и, словно море, колыхалась вокруг колхозная пшеница.

Чтобы не навлечь на себя беду, беглецы решили разойтись и выходить по одному. Так начал Юрий Румянцев скитальческую, полную лишений жизнь. Как‑то раз он заночевал в деревне под Харьковом. Он уже стал было засыпать, как в хату вошёл староста. Крякая и разглаживая седые усы, он сел на скамью и угостил Румянцева табачком. Тот сердито сказал, что не курит.

— Жаль, — басил староста. — Некурящий человек что баба. Ты, может быть, и горилку не пьёшь? Есть такие! Сало, однако же, думаю, любишь?

«Дразнит толстый чёрт», — зло думал о нём Румянцев. Но староста вдруг вытащил из‑за пазухи белый сверток, положил его на стол, развернул и пригласил Румянцева перекусить. На столе лежал свиной окорок.

— Тяпнем по маленькой, — предложил староста, когда сияющий Румянцев, усевшись за стол, протянул руку за куском сала.

Они выпили. Начали закусывать. «Чего он меня охаживает?» — думал Румянцев, глотая, почти не прожёвывая, свинину. «Не купишь ты меня на свинине, — не продаюсь!».

— Как ты маракуешь на счёт Ермании? — заговорил неожиданно староста. Он скосил лукавые глаза на хозяйку дома и белые усы его зашевелились, как у таракана. Хозяйка, пожилая женщина, нахмурилась и с недовольным видом отошла в сторону. «Заладил, старый пёс, про Германию, а, небось, сынка сноего боится туда посылать, уж и очередь прошла», — ворчала про себя женщина. «Меня испытывает», — подумал Румянцез и покривил душой:

— Сильная держава, держаться бы нам за неё надо.

Староста закряхтел, завозился и с неприязнью подумал о Румянцеве: «Шаткий народишко. Такой, если и околеет там, в Германии, не жаль».

— Поехал бы туда?

— Это куда? — напугался Румянцев, — в Германию?

— Угу! Румянцев помолчал, прикинул в уме, что полезного можно извлечь из разговора, и сказал, прощупывая старосту:

— Цена какая?

— Дам хлеба, сала, яиц — на всю дорогу хватит.

Румянцев смекнул, что тут можно будет поживиться, и дал согласие. «А там, что будет. Не свяжет ноги и руки, — удеру».

Оба весёлые, довольные друг другом, чуть охмелевшие, побрели в дом старосты.

В хате у старосты выпили ещё. Изголодавшийся и давно уже не пивший, Румянцев охмелел. Перед ним стояла яичница, жареная колбаса и непременные спутники всякой выпивки — солёные огурцы и кислая капуста. Он жевал чёрный хлеб и хрупал кислые ядреные огурцы с терпким запахом укропа и чеснока. Староста сидел за столом красный, потный и разглагольствовал, сияя от радости. Ещё бы! Вместо сына в Германию поедет этот чудак.

— Мать! — кричал старик, позабыв об осторожности, — Ермания — это што каторга.

Перепуганная старушка мигала ему, махала из чуланчика руками. «Ведь, чего доброго, откажется плинный человек ехать в чужую краину, и тогда немцы угонят сына». Где там! Старый дурень так разошёлся, что совсем не замечал спасительных знаков жены.

Грицко, сын старосты, рослый с чёрной шевелюрой хлопец мрачно поглядывал на улыбавшегося Румянцева и упорно молчал.

— О чём, сыну, задумался? — кричал ему совсем охмелевший отец. — Я бы на твоём месте, хлопец, плясал. Да! — И он стукнул по столу так, что звякнули стаканы. Грицко только отвернулся. Румянцев смотрел на него с неприязнью. «Ну, и тип!» — думал он. — «За маминой юбкой спасается от войны, сосунок!» Его так и подмывало съездить ему по широкой скуле, покрытой юношеским пушком и здоровым южным загаром. «Вон морда какая!»