Остановившись у кромки леса, соэр внимательно, напряженно наблюдал за действиями Малиса, машинально подмечая все стадии процесса. Рука тянулась к походной фляжке с коньяком, содержимое которой притупило бы чувства и вернуло привычное состояние рассудочности, но Брагоньер не позволил себе поддаться слабости. Еще успеет и наедине с самим собой, не давая почвы для пересудов. А сейчас он должен смотреть, потому как сам повинен в произошедшем. Смерть Эллины Тэр на его совести.
– Следите, чтобы я не сотворил зомби, не вселил в тело духа? – с издевкой обратился некромант к единственному оставшемуся в поле зрения наблюдателю.
– Просто хочу знать первым. Не беспокойтесь, я вам мешать не стану, обвинений не предъявлю. А вместо словесных препирательств я советовал бы заняться оживлением. С ней… – он сделал паузу, тон изменился, утратив высокомерие и холодность: – Она ведь еще жива?
Малис кивнул, поднял Эллину и вместе с плащом, на котором она лежала, снова перенес на алтарь. Наклонившись, начертил на земле треугольник, вершиной которого была гоэта. Взял ее за руки и положил их ладонями вверх, затем зачерпнул пригоршню чистого снега и омыл грудную клетку Эллины.
Раухтопаз перстня некроманта коснулся края раны, окрасившись темной свернувшейся кровью, которая уже перестала вытекать из груди. Дымчатая поверхность потемнела, пока не стала абсолютно черной.
Эллина издала то ли хрип, то ли стон и дернулась на алтаре.
Из раны снова потекла кровь, так что пришлось перевязать частью собственной рубашки.
Камень принял смерть, но мог и отдать жизнь, которую столько раз забирал, впитывал, как губка. Но для этого требовалось провести небольшой ритуал.
Малис чертил руны гранями раухтопаза, прямо на теле гоэты, бледном, отливающем синевой, оставляя сеть неглубоких царапин: кровь – необходимое условие его магии. Затем положил руки в начало и в конец рунного текста, не отрывая, скользнул ими сначала по животу и бокам Эллины, затем по жертвеннику, земле, пока не достиг линий треугольника.
Легкое, практически неуловимое движение губ – и он отнимает руки, выпрямляется, а треугольник становится осязаемым. Пока что голубоватым. Его необходимо наполнить силой, жизненной энергией, для этого пригодится перстень.
Раухтопаз, повинуясь воле хозяина, отдает то, что обычно отбирал.
Свечение треугольника меняется на белое. Оно такое яркое, что слепит глаза и пеленой скрадывает движения и действия некроманта, склонившегося над Эллиной.
Оживить гоэту оказалось несложно – она была при смерти, но не умерла, поэтому сама подсознательно цеплялась за жизнь, с жадностью поглощая энергию, заживлявшую ткани.
Рана уже не кровоточила, постепенно затягиваясь. Малис водил над ней ладонью, подернутой едва заметным свечением. Затем крепко накрыл пальцы гоэты своими пальцами и вместе с яркой вспышкой, после которой треугольник превратился в обыкновенный рисунок, поцеловал в губы, делясь частичкой своей жизненной энергии.
Он с усмешкой подметил, что Эллина отныне немножечко темная. Но ненадолго, до конца цикла обновления крови. Никаких последствий это не повлечет, разве что немного улучшатся колдовские способности.
Появился пульс. Сначала слабый, едва заметный, потом уже более выраженный.
Гоэта самостоятельно дышала. Пара минут – и она закашлялась, распахнув глаза.
– Получите, – Малис укутал Эллину в плащ и обернулся к Брагоньеру. – Теперь дело за вами.
– Сегодня же в ваших руках будет письменное постановление с моей личной печатью. Она в сознании? Или спит?
– В сознании, господин инквизитор. Ваш голос, кажется, узнала.
Соэр быстрым шагом приблизился к алтарю. Некромант посторонился, и он увидел Эллину. Она по-прежнему лежала, но явно была жива, хотя и слаба.
Эллине было холодно, очень холодно. Казалось, она продрогла до костей. И больно в груди.
Перед глазами встало последнее воспоминание, перед тем как она потеряла сознание, – нож, вонзающийся в ее тело.
Гоэта вскрикнула, дернулась, еще больше взвинтив нервы обоих мужчин, и в страхе приложила руку к груди. Она боялась почувствовать усиление боли, увидеть кровь, но ничего этого не произошло. Зато Эллина поняла, что лежит практически голая. Наверное, и поэтому так холодно, будто лед внутри.
