Для Гейсберга бетховенский цикл Шнабеля (CD 7, p. 167) был краеугольным камнем стратегии, которая
подняла бы записи классики с уровня относительной тривиальности на уровень попечительской
ответственности и экономического благополучия. Легковесные, броские вещицы
могут порой продаваться во множестве, однако, если миру приходится туго, он
начинает нуждаться в Бетховене, как никогда. В 1939-м, когда мир снова ввязался
в войну, прибыли от продажи шнабелевского цикла подскочили до полумиллиона долларов,
а Гейсберга начали почитать, как живого святого. Викторианский дом, который EMI
купила на Эбби-Роуд, в жилом квартале Сент-Джонс-Вуд, привлекал к себе великих
и достойных людей, желавших оставить в музыке вечный след. Элгар дирижировал
здесь скрипичным концертом, исполнявшимся юным Иегуди Менухиным; Яша Хейфец
записал концерт Сибелиуса (CD 9, p. 170); Пабло
Казальс - Баха (CD 11, p. 172); здесь пели Джильи, Супервиа и Шаляпин и записал
свое завещание польский лев Падеревский. Гейсберг относился ко всем артистам с
равной почтительностью, однако без него многие из них обратились бы просто в
исторических персонажей. Будучи по культуре своей британцем, он воплощал, по мнению
его помощника Бикнелла, «многие из величайших достоинств Америки, а именно,
первое: бесстрашное стремление работать с людьми сложными, прославленными и
странными, без колебаний говоря им, если это необходимо, правду, какой бы
неприятной она ни была; второе: простоту и доступность; и наконец, взгляды
юности, сохраненные им до самых преклонных лет»[14]. Ко времени его смерти - в сентябре 1951-го, в возрасте семидесяти
восьми лет, - он успел пройти с
индустрией грамзаписи путь, начавшийся в механической мастерской и закончившийся
созданием корпораций, путь, совершая который, эта индустрия перенесла центр
своей деятельности из изобретательной Америки в инвестирующую Британию.
Понадобилась Вторая мировая война и жестокий диктатор, чтобы обратить
господствовавшую тенденцию вспять и поместить записи классической музыки в
самое сердце массового потребительского рынка, в дома возвращавшихся с войны
солдат.
С возвышением фашизма мгновенно начался конфликт между новым
дуче Италии Бенито Муссолини и виднейшим из ее музыкантов Артуро Тосканини.
Тосканини, обратившийся в своего рода тотем после того, как он продирижировал
на похоронах Верди его «Реквиемом», был фанатичным перфекционистом, который жил
в стране нагонявшего ленцу солнечного света, интерпретатором-фундаменталистом,
проповедовавшим буквалисткую верность партитуре, одновременно правя ее так, как
он считал нужным. Его неодолимо увлекавшие за собой публику исполнения
итальянских опер и немецких симфоний насыщала страстность религиозного
«возрожденца». Невысокий, подтянутый и черноглазый, Тосканини, охваченный
патриотическим пылом, вошел в 1919 году в парламентский список фашистов, однако
вскоре разочаровался в чернорубашечниках из-за их склонности к насилию. В канун
«Марша на Рим», предпринятого Муссолини в октябре 1922 года, Тосканини сказал, что на свете нет ни одного человека,
которого он мог бы убить. Он отказался исполнять в «Ла Скала» фашистский гимн
или повесить в театре портрет дуче. Тиран музыкантов, набрасывавшийся с
кулаками на тех, кто не достигал ожидавшейся им точности, Тосканини со всей
решимостью ограждал свой оперный театр как от вторжения в него политики, так и от
любой власти, превышавшей его собственную.
В апреле 1923-го Муссолини посетил «Ла Скала» и
сфотографировался с мрачно насупленным музыкальным директором театра. Шаткое
перемирие продолжалось до 1929 года, в который Тосканини покинул «Ла Скала»,
чтобы возглавить Нью-Йоркский филармонический оркестр. Когда он летом вернулся
на родину, партийные головорезы избили его и посадили под домашний арест. А после
того, как в Германии пришел к власти Гитлер, антифашизм Тосканини распространился
за пределы его страны. Тосканини ушел из Байройта, когда там ввели запрет на
выступления музыкантов-евреев, и, подвергнувшись немалому личному риску, сплавал
в Палестину, чтобы продирижировать состоявшим из беженцев оркестром.
Разочарованный общим положением дел в мире, он в январе 1935 года сказал своей любовнице: «Я хотел бы завершить
карьеру в следующем году, как только закончится пятнадцатый год моего дирижерства»[15].
Он порекомендовал Нью-Йоркскому филармоническому заменить его берлинским
дирижером Вильгельмом Фуртвенглером, которого нацисты держали в ежовых
рукавицах. И после того, как Фуртвенглер решил остаться в Германии, Тосканини
навсегда прервал отношения с ним.
