Все эти перестановки привели к тому, что три главных лейбла звукозаписи
овладели «Большой пятеркой» американских оркестров. Кливленд поступил в
распоряжение «Decca», Филадельфия – в распоряжение «Philips», Нью-Йорк – в
распоряжении DG. Чикагские музыканты отказывались вести переговоры об оплате,
если на них не присутствовал представитель «Decca». К 1980-му британский лейбл,
владевший правами на Шолти, Паваротти и Сазерленд, обеспечивал почти третью
часть продаж записей классической музыки в США. «Decca Sound» словно накрыла Америку
армейским одеялом, сведя различия между оркестрами к минимуму, однако ветераны
вьетнамской войны старели и спрос на классику понемногу ослабевал. Шолти, при
всей его мощи, так и не смог достичь славы Тосканини, а когда Озава утратил
сходство с музыкантами «Битлз», Бостон вступил на долгий путь, который привел
его к обращению в оркестр попросту скучный. Ливайн, Тилсон Томас и Леонард
Слаткин еще сохраняли высокую репутацию, однако новых музыкальных директоров
американские оркестры искали в европейских лейблах грамзаписи.
EMI, державшаяся в стороне от американских забегов
наперегонки, погрязла в десятилетней трясине британского нефтяного кризиса и
забастовок. Локвуд ушел в отставку, передав дела бухгалтеру «Форд Моторс» Джону
Риду, который, обнаружив, что прибыли от продажи записей «Битлз» с каждый годом
все возрастают, заявил: «музыкальный бизнес способен позаботиться о себе сам» –
и начал искать прибыльное дельце на стороне. В то время последним писком моды в
медицинской диагностике были компьютерные томографы, и Рид вложил кучу денег в
покупку маркетинговых прав на них. Режиссеров звукозаписи вытаскивали из студий
и отправляли в больницы. «Меня поставили во главе Восточно-европейского отдела,
– вспоминает Питер Андри. – Я слетал с Джоном Ридом в Россию, чтобы попытаться
продать русским томографы, но ничего у нас не вышло, поскольку русские женщины
в них попросту не влезали. Слишком широкие бедра».[44]
Затем Рид потратился, скупая отдавшие Богу душу киностудии,
– идея состояла в том, чтобы воскресить британскую кинематографию.
Представления о происходящем в музыкальном мире Рид утратил настолько, что,
когда панк-группа «Sex Pistols» позволила себе слегка поматериться на семейном
канале телевидения, он ее тут же уволил. «Мы в EMI считаем себя обязанными, –
соловьем заливался Рид, – отказываться от записей, которые могут показаться
оскорбительными большинству наших граждан… EMI отнюдь не желает брать на себя
роль публичного цензора, однако считает необходимым поощрять сдержанность.»[45]
Хорошим подспорьем для продаж грамзаписей сдержанность никогда не была и
доверие молодежи к EMI словно ушло в песок.
Что касается классики, с ней все уладилось, когда за дело
взялся Питер Андри. Человек бесстрастного аристократического склада, он
опирался в своих надеждах на главного дирижера Лондонского симфонического
оркестра Андре Превена, когда-то бывшего мужем поп-певицы (Дори Превен), а затем
женившегося на кинозвезде (Мие Фэрроу). В пораженной забастовками и
отключениями электричества Британии такая знаменитость второго ряда сходила за
символ сексапильности, и Превен, получивший прозвище Андре Превью, стал неотъемлемой
частью трехканального телевидения страны – и как музыкант, и как продавец
производимых EMI предметов домашнего обихода. Его называли «первосортным исполнителем
второсортной музыки», хотя он прекрасно справлялся и с такими яркими вещами,
как «Carmina Burana» и «Колокола» Рахманинова. Некоторые музыканты ЛСО
попытались, затосковав по большей глубине, заменить его Юджином Йохумом, однако
Превен продержался одиннадцать лет, продувая ветерком поверхностности
музыкальный мир Лондона.
У Питера Андри, сознававшего недочеты Превена, имелось припрятанное
в рукаве секретное оружие. «Я всегда поддерживал контакты с Караяном, – говорит
Андри. – Если он проездом оказывался в Лондоне, его секретарь Андре фон Маттони
давал мне знать об этом, и я приезжал в аэропорт, чтобы обменяться с ним парой
слов, поговорить о музыке, сказать, как он великолепен.» У Караяна произошла
размолвка с DG, которая по его просьбе платила ему твердый гонорар за каждую
долгоиграющую пластинку, – это позволяло оставить его вторую жену, Аниту,
которую он недавно заменил французской моделью Элиетт, без процентов от
рояльти. Однако пластинки Караяна продавались огромными тиражами, и он
сообразил, что махинации с алиментами обходятся ему в 6 миллионов дойчмарок. Караян
попросил DG о компенсации. Немцы, не склонные удовлетворять ничем не
обоснованные претензии, пришли в смятение. А тут еще Берлинский
филармонический, почуяв, что в воздухе запахло несогласием, встрял с
собственным требованием: увеличить оплату сеанса записи до 65 дойчмарок в час,
то есть до той суммы, которую «Decca» выплачивала чикагским музыкантам. «Не
реально», ответила DG. Обстановка становилась все более накаленной, и тогда
Андри, превосходно рассчитав время, предложил взять на себя одну треть
следующего контракта Караяна с DG – пятнадцать сеансов записи в год, – а это
означало, что и маэстро, и музыканты станут зарабатывать больше. Караян,
довольный тем, что ему удалось настоять на своем, подписал контракты с обоими лейблами.
А затем наказал берлинских музыкантов, сделав для EMI несколько записей с
парижским «Оркестром де Пари».
