созданию
порядка во взаимоотношениях между диаметрально противоположными элементами
артистической натуры; между жаром и холодностью, пылкостью и бесстрастной
отстраненностью, темпераментом и дисциплиной, витальностью и рефлексией,
интуицией и интеллектом, воображением и техникой. Поддерживать высокую степень
напряжения во взаимодействии этих сил – свершение огромное… и не просто
поддерживать, но направлять их к достижению единой цели – к представлению
музыкального произведения в объективной форме, а именно, таким, каким оно было
задумано его создателем.[35]
Подобного низкопоклонства в Германии не видели со времен
войны, и именно излишества вроде этих заставили Калшоу выступить с
предупреждением о том, что Караян «заполняет оставленную Гитлером пустоту в той
части немецкой души, которая жаждет вождя»[36]. Покорение Бетховена стало для
Караяна ступенью к гитлеровскому высокомерию. Если не считать «Пасторальной
симфонии», звучавшей грузно и негибко, интерпретации Караяна были гладкими,
убедительными и превосходно обработанными – балансировкой звука занимался новый
инженер Гюнтер Германнс, ставший непременным участником всех записей Караяна.
Комплект очень хорошо продавался в Германии и совсем неплохо во всем остальном
мире. Если не считать грамзаписей Тосканини на RCA и выпущенных EMI в новых
коробках монофонических записей Караяна, соперников у бетховенского комплекта
DGG попросту не было, и он стал краеугольным камнем любой коллекции стерео
записей. Это был мастерский, свидетельствующий о немалой проницательности
рыночный ход, который позволил Караяну накрепко зажать в кулаке индустрию грамзаписи
и породил эпигонские циклы Андре Клюитанса, Йозефа Крипса, Клемперера, Ганса
Шмидта-Иссерштедта, Хайтинка и других.
В самой «Deutsche Grammophon» этот ход привел к смене
власти. На последней страничке буклета бетховенской программы было напечатано
открытое письмо Караяна к Эльзе Шиллер, содержавшее хвалы «неиссякаемой
энергии», с которой она поддерживала цикл. «Что касается меня лично, я могу
сказать Вам, что это были самые прекрасные из часов моей артистической
деятельности. Вам хорошо известно, сколько любви и усилий вложили музыканты
Филармонического в семь лет нашего сотрудничества и, что наиболее важно, в
бетховенский проект». Письмо было подписано так: «С глубочайшей артистической
привязанностью, Герберт фон Караян»[37].
То было последнее крупное достижение Шиллер. В ноябре
1962-го ей исполнилось шестьдесят пять, она проработала еще один год, подписав
контракты с пианистами Мартой Аргерих и Тамашем Вашари и урегулировав договоренности
с другими исполнителями. «Наша последняя встреча оказалась не очень удачной, –
говорит Мартин Ловетт из “Амадеус-квартета”. – Мы только что закончили запись
бетховенских квартетов, и она попыталась добиться от нас согласия на
одноразовую крупную оплату. Мы отказались. Это был не самый честный ход. Те
записи приносят нам рояльти и по сей день.»[38]
Смерть Фричая, скончавшегося в феврале 1963-го от рака,
глубоко опечалила Шиллер. Два года спустя она потеряла еще одного своего
блестящего протеже, клавесиниста и композитора Петера Роннефельда, бывшего
главным дирижером в Бонне, пока и его, тридцатилетнего, не сгубил рак. И хотя
Караян приглашал Шиллер в судейские коллегии дирижерских конкурсов, она сошла
со сцены задолго до своей смерти в 1974 году. Караян же обрел полный, по сути
дела, художественный контроль над лейблом грамзаписи, доминируя в его основных
изданиях. Эрнст фон Сименс, сознавая, что в компании образовался
организационный вакуум, воспользовался уходом Шиллер для того, чтобы
реорганизовать постановку дела. Он позвонил в Голландию Фритсу Филипсу и
договорился с ним о слиянии их торговых организаций. DGG стала «центром
всемирной сети компаний, основой деятельности которой является создание новых
продуктов в сфере классической музыки»[39]. Сименс достиг своей цели, вернув
немецкой музыке мировое владычество, а у руля теперь стоял Караян.
4. Миллионеры
В 1962-м EMI объявила о прибыли в 4,4 миллиона фунтов при
объеме продаж в 82,5 миллиона. Ее председатель, известный в компании как сэр
Джозеф Жмотвуд, – жалование сотрудникам он платил весьма невысокое, – был
возведен в рыцарское достоинство за «заслуги перед индустрией». Главный офис
компании переехал на Манчестер-сквер в Вест-Энде, и утреннее появление в нем
Локвуда каждый раз заставляло его подчиненных замирать на месте. «Выйдите!» –
рявкнул он однажды молодому человеку, вошедшему в лифт прежде него. Старая
иерархическая система позиций своих не сдавала. Никто и представить себе не
мог, что продажи компании вот-вот утроятся, а прибыли вырастут пятикратно.
