Королевская армия двинулась в обратный путь; но, когда король достиг Блуа и после двухдневной остановки в этом городе сосредоточил свои войска в Божанси, стало известно, что герцог Немурский, во главе испанского отряда вступивший во Францию, идет на соединение с герцогом де Бофором и что два этих принца рассчитывают совместно двинуться на королевскую армию. В подобных обстоятельствах было крайне необходимо знать, в чью пользу выскажется Орлеан. И действительно, Людовик XIV был всего лишь королем Франции, тогда как герцог Орлеанский был единоличным владетелем Орлеана, а он, как мы сказали, подписал договор с мятежными принцами, и об этом договоре все знали. И потому к городским чинам Орлеана послали спросить, на чью сторону они намерены встать. Орлеанские городские чины ответили, что они собираются стоять на стороне герцога.
Это ставило герцога Орлеанского перед необходимостью открыто заявить о своих намерениях, что при его характере всегда было невыносимо тяжело; ему очень хотелось, чтобы городские чины Орлеана сами заперли городские ворота перед королем и таким образом взяли на себя ответственность за свой бунт. Он даже послал графа де Фиески и графа де Грамона к орлеанцам, чтобы попытаться склонить их к такому решению. Но горожане ответили, что они не рискнут ни на какое враждебное действие против его величества, если с ними не будет их герцога, который должен воодушевлять их своим присутствием, и, после своей четырехдневной поездки, посланцы возвратились с этим известием к Гастону.
На этот раз отступать было невозможно. Орлеан был слишком важной крепостью, чтобы не принимать в отношении него никакого решения. И потому все друзья герцога объединились, чтобы уговорить его отправиться туда немедленно. Он решился на это или, по крайней мере, сделал вид, что решился, в Вербное воскресенье и, потребовав у герцога де Бофора и герцога Немурского предоставить ему эскорт, который должен был встретить его на выезде из Этампа и сопроводить до Орлеана, объявил, что отбывает на следующий день.
Мадемуазель де Монпансье намеревалась отправиться в тот день ночевать в кармелитский монастырь Сен-Дени, чтобы провести там всю Страстную неделю, как вдруг ей стало известно о решении отца. Она приехала к нему в Люксембургский дворец, чтобы проститься, и застала его в состоянии беспокойства, в какое его всегда ввергала необходимость принять важное решение. Он горько сетовал на то, что друзья заставляют его покинуть Париж, и говорил, что все пропало, если он оставит город; к этим жалобам он присовокуплял слова о своем желании стоять в стороне от политики, удалившись в свой замок Блуа, что всегда звучало из его уст в тех случаях, когда его вынуждали исполнить принятые им на себя обязательства, и о своей зависти к блаженству людей, имеющих счастье жить так, что никто не имеет права требовать от них, чтобы они впутывались в какие-то сомнительные дела. Мадемуазель де Монпансье привыкла к этим сетованиям, с которыми обычно улетучивались те крохи энергии, какими обладал принц. Она понимала, что в этом деле все будет так же, как это было во всех прежних делах, и что теперь, вследствие своей трусости и подлости, герцог Орлеанский потеряет еще несколько лохмотьев своего личного достоинства. И она не ошибалась: чем ближе становился час, когда следовало принять решение, тем нерешительнее становился герцог. Наконец, в восемь часов вечера она простилась с отцом, вполне убежденная, что нет никакой надежды заставить его действовать.
Когда она выходила от его высочества, граф де Шавиньи, о котором нам уже не раз случалось говорить по ходу этого повествования и который стал личным врагом кардинала Мазарини после того, как тот обманул его, остановил ее и вполголоса произнес:
— Вот, мадемуазель, для вас случай совершить превосходнейший поступок, которым вы окажете огромную услугу принцу де Конде.
— И какой же? — спросила мадемуазель де Монпансье.
— Отправиться в Орлеан вместо его высочества.
Мадемуазель де Монпансье, которая по характеру была настолько же отважна, насколько ее отец был боязлив, уже думала о возможности уладить таким образом дело. И потому она вне себя от радости ухватилась за это предложение.
