Резкий порыв ветра вернул их мысли к тому, ради чего все они здесь собрались. Странные вещи происходят — и что за всем этим стоит? Он заметил смущенное выражение на лице Сломанного Копья.
— Мы, можно считать, были мертвецами. Они застигли нас врасплох. — Сломанное Копье беспомощно развел руками. — Я шагал впереди. Дорога шла вокруг большого валуна, и тут они появились наверху и стали метать в нас копья и камни. Мы были все равно что мамонты, зажатые в ущелье, — ничего не могли поделать. Я уж готов был помереть. Я положил копье в атлатл и прицелился, и тут кто-то сказал: «Стойте!» Это была женщина. — Сломанное Копье смущенно поглядел на окружавших его суровых воинов. — Прекрасная женщина. — Елозя в снегу носком мокасина, он добавил:
— Она вышла вперед и заговорила. Думаю, будь это мужчина, я бы метнул в него копье, и дело с концом. Но женщина? Где ж это видано, чтобы женщина останавливала бой. Тем более когда удача была на их стороне…
— Что же она сказала? — поморщился Ледяной Огонь, чувствуя непреодолимую тягу к теперь уже близкому югу.
— Она приказала нам возвращаться, — ответил Дымок, окинув взглядом соплеменников. — Она сказала, что их Народ устал от войн. Что слишком долго мы убивали друг друга. Сказала, чтобы мы положили на землю все оружие, оставили себе только по одному копью — на случай встречи с медведем. Чтобы мы передали старейшинам, что Народ дарует нам жизнь в счет тех, что убиты ими в войнах.
Слушающие снова возбужденно зашептались.
Ледяной Огонь обдумал сказанное. Огонек надежды вспыхнул в его сердце.
Сломанное Копье, оправдываясь, качал головой и разводил руками:
— Это все так странно… Никогда не слышал, чтобы Враг сохранял жизнь пленникам. Не понимаю!
— Они хотят мира.
— Мира? — завопил Красный Кремень. — Похитили Белую Шкуру, а теперь хотят мира? Разрезали на части наших мальчиков, насиловали и уводили с собой наших женщин? И они хотят мира?
— Белую Шкуру похитил человек по имени Вороний Ловчий, — напомнил Ледяной Огонь. — Говорила она что-нибудь о Белой Шкуре? — спросил он у Дымка.
Тот растерянно покачал головой.
— Трусы! — мрачно буркнул Красный Кремень. — Вы должны были перебить их всех, стереть их с лица…
— Нас бы самих убили! — возразил Сломанное Копье, услышав тихий ропот, прошедший по рядам воинов. — Какая от нас польза Народу — от мертвых?
— Трусы не принесут чести своему роду! — фыркнул в ответ Красный Кремень.
— Довольно. — Ледяной Огонь повернулся и поглядел в глаза возбужденным воинам. За спиной у него, хмуро опустив глаза, стояли Сломанное Копье, Дымок и Черный Коготь.
— Певец… — с вызовом в голосе произнес Сломанное Копье. Его красивое лицо было искажено гневом. — Не называй нас…
— Что до меня, — мягко перебил его Ледяной Огонь, — то я не вижу никаких оснований обвинять этих людей в трусости.
Один из воинов за спиной у него одобрительно хмыкнул, а обвинители опустили глаза. Красный Кремень что-то прошипел про себя, гневно взглянув на воинов.
Вид старого друга, заходящегося в гневе, глубоко ранил Ледяного Огня. Все остальные тем временем шептались, то и дело переводя взгляд с Певца на Целителя.
Сломанное Копье опустил глаза, тяжело вздохнув:
— Извини, Старейшина. Я не знал, что наши поступки будут…
— Главное сейчас — вернуть Белую Шкуру, — произнес Ледяной Огонь как можно громче — так, чтобы все слышали. — Не будем терять время и силы на пустые споры!
Сломанное Копье окинул своих друзей тревожным взглядом — он явно потерял уверенность в себе. На озере хлопала крыльями одинокая гусыня, пробуя тонкий ледок.
— Думаю… — Ледяной Огонь помедлил, глубокие морщины изрезали его лоб. Он взглянул на Сломанное Копье. Молодой воин не сводил с него глаз, ожидая мудрых указаний.
— Почтенный Старейшина, скажи, как надо было поступить? Мы старались…
— Ты сам знаешь, как надо, — успокоил Ледяной Огонь юношу, похлопав его по плечу. — Вы поступили совершенно правильно. Женщина оставила вас в живых — и вы ушли восвояси. Ты верно говоришь: от вас живых Народу больше толку, чем от мертвых.
— Да, Старейшина, — благодарно прошептал воин.
— Как можно о чем-то договариваться с Врагом? — перебил его Красный Кремень. — Принимать от них что-то — даже жизнь — это же позор!
