- Украл? - подскочил вдруг к нему Евхим.
- Сам ты - украл!
- А вот сейчас прове-рим! Вот сейчас - в милицию!
- Зови! - мальчик смотрел отважно, даже глазом не моргнул.
Потом неожиданно - они и шевельнуться не успели - мелькнул и исчез среди подвод и людей.
- Вот шпана! - покачал головой Евхим, одобрительно смеясь. - Как воробей!.. Из детдома, видно!..
Евхим и теперь шел, толкаясь, весело, задиристо покрикивая, чтобы расчистить дорогу, тут и там останавливался возле подвод, возле торговавших людей, рассматривал скотину и товар, будто приценивался.
- Тетка, почем шкилета этого продаешь? - спросил он, указывая на корову, задумчиво жевавшую сено.
Корова была как корова, не слишком худая, и тетка обиделась:
- Сам ты шкилет! Байстрюк солдатский!
- Я не байстрюк, тетка! У меня и батько и матка есть!
Вот они знают!.. - Евхим кивнул на Ганну и Ларивона.
Ларивон подтвердил:
- Есть.
- Вот, слышите! А о шкилете - я так, для смеху! А вы уже и ругаться! Разве я не вижу, что корова у вас - прямо хоть на выставку? Молока, видно, дает - залейся!.. - Женщина взглянула недоверчиво, промолчала. Но Евхим не отступал, серьезно, деловито спросил: - Так за сколько продаете?
Женщина заколебалась:
- Пятнадцать - как отдать!
- Дорого! - Евхим губы поджал - столько заломила!
г - А ты - сколько бы дал?
- И даром не взял бы! Такую дохлятину!
Он захохотал прямо в лицо ошалевшей женщине и пошел дальше. Ларивон подался вслед, тоже давясь смехом. Вот допек! Допек так допек!..
Только Ганна не смеялась - ей было жаль женщину.
- Зачем тебе это? - сказала она Евхиму с укором.
- А чего не посмеяться? Где и посмеяться, как не тут!..
Озоруя, он тихо запел:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем!
Мировой пожар в крови...
Господи, благослови!..
Ему, видно, эта песенка казалась потешной, как и Ларивону, подтягивавшему ему. Ганна же будто и не слышала их озорного пения, захваченная оживленной суетой вокруг.
- Ведра, ушаты кому?! Ушаты новые, осиновые, сосновые! Дежки, бочки! Дежки, дежки!..
- Ободья, ободья кому? На сто лет хватит! Детям и внукам хватит!..
- Подсвинка продаю! Недорого! Подсвинка!.. Можно кормить, можно забить!
- Рыба свежая! Сегодня из речки! Только что выловили!
- Деготь! Деготь! Деготь!
- Рыба! Рыба! Рыба!
Все удивительно перепуталось тут: подводы, возле которых покорно и грустно дремали лысухи и "рогули", жались к подводам, на которых белели ушаты, бочки; норовистые бараны и беспокойные свиньи шевелились меж возов с лозовыми коробками, корзинами и кошелками, колесами, ободьями. Переплетались голоса и звуки - бедные животные вплетали в людской гомон мычание, ржание, блеяние, хрюканье, пронзительный визг.
- Козу! Козу продаю! Кому козу надо! - кричал кто-то.
- А девки нет? - захохотал Ларивон. - Мне б девку!
- Веники! Веники! Березовые веники! Хоть хату мети, хоть в баню иди...
Чего здесь только нет - и грабли, и зубья к граблям, и даже лоза, связки лозы для лаптей! Все, что можно и что нельзя, притащили сюда люди, чтобы продать, выручить копейку, поменять на что-нибудь! И сколько же их, этих людей, сколько забот, желаний, надежд ходит, кричит, зовет - и с этой стороны Припяти, и с другой, заречной! Тем, что живут за рекой, через большую воду перебираться пришлось, перед паромом простаивать, лодки искать, а все же пробились, сошлись на этом берегу, слились в одном шумном разливе на юровичской площади!..
- Ухваты, кочерги не требуются? - таинственно спросил дядька с обожженным усом, видно, кузнец.
- Не надо! Не женился еще! - отмахнулся Евхим.
За подводой кузнеца жались любопытные: стайка крикливых цыган окружила мужика, который держал за повод резвого жеребчика. Цыгане наперебой осматривали и ощупывали коня, так же наперебой хаяли его, пренебрежительно показывали на его колени, тыкали пальцами в копыта. Они кричали так дружно, что трудно было разобрать слова. Хозяин, высокий, неуклюжий, слушал их молча, как бы и не слышал, и цыган это злило, они наседали еще азартнее. Щуплый, с кирпично-красным лицом, видимо старший среди них, и раз и другой лихо протягивал руку, ждал, что тот согласно подаст свою, но.крестьянин стоял как глухой. Из толпы сыпались подзадоривающие выкрики, слышался хохот, но цыгане не замечали никого, только старший оглянулся, презрительно ткнул пальцем в крестьянина, прося у людей поддержки себе, потом плюнул и двинулся прочь, уводя за собой и всю компанию...
