Вскоре они, с той же недоверчивостью, придирчивостью, разглядывали, щупали другую корову. "Купцов" сновало все больше и больше - искали, спрашивали, торговались, отходили, - движения, гомону было хоть отбавляй, но торговля шла очень вяло, во всяком случае тут, где стояли Чернушки.
Все присматривались, спрашивали, и почти никто не покупал.
Ни Ганну, ни отца ее это не удивляло: они были такие же, как и люди, которые сновали перед ними, - медлительные, расчетливые полешуки, - почти каждый сто раз приценится, прежде чем купит. И чему тут было удивляться, если продавцов так много, а денег у "купцов" считанные копейки...
Не удивлялась и мачеха, только уж очень тоскливо было стоять ей да ждать понапрасну. И, томясь, страдая, злясь, она не могла уже видеть, что ждет, томится не одна, что так же томятся почти все. Видела она хорошо только подводу, которая будто нарочно торчала перед глазами и на которой приманчиво краснели горшки, макитры, миски, - ей так нужен был хороший горшок и хотя бы две миски] Надо, а купить не купишь! Не берут ничего.
- Пока тут продашь что-нибудь, ни одного не останется!
Надо же: там, как на беду, толпятся женщины, крутят перед ней недоступный багрянец горшков - словно дразнят.
- Останутся! - равнодушно сказал Чернушка. - Не эти, так другие!
Мачеха продолжала ворчать:
- Шляются, шляются - раззявы! Только с панталыку сбивают других! Тут разве пробиться из-за них купцу!..
- Пробьется, если появится...
- Пробьется! Жди!
Мачеха не верила. Не верила она и тогда, когда "купец"
этот наконец подошел, хотя чувствовала, что он не раззява, что спрашивает, почем вьюны, не ради забавы, купить хочет.
Она знала: вьюнов близко не продают, заломила - полтинник за связку. "Купец" удивился:
- Полтинник?!
- А что ж? Дорого, может?! - Она промолвила это так, будто говорила: да разве повернется язык у кого-нибудь сказать такое, - а сама со страхом следила, не испугался ли, не собирается ли отступить. Стараясь не эьшустить, заспешила мягко и приветливо: - Вы ж посмотрите, сколько их тут, в одной связке! Видите, сколько! Я и сосчитать не сосчитаю.
Столько за целый день не наберешь! Они ведь, как заберется в трясину который, копай да копай, пока откопаешь... Тут же мяса сколько - только что они сушеные! А мясо какое - это не какая-то там смердючая рыба! Вьюн!
- Вьюн-то вьюн... - "Купец" явно собирался уходить.
Мачеха видела: надежда готова была вот-вот пропасть.
Чернушиха с отчаянием подалась к "купцу":
- Ну хорошо! Дорого! А вы назовите свою цену!
- По тридцать пять...
- По тридцать пять? Так это ж... Я ж вам и так, можно сказать, ни за что отдавила! - Мачехе снова попалась на глаза подвода с горшками: - Ну ладно! Берите!.. Сколько штук?
Он брал все десять связок: хватит, видно, и на горшок, и на две миски. Должно хватить!
- Ешьте на здоровье!
Как только человек отошел, прикрывая связки вьюнов рукавом пальто, мачеха, зажав деньги в кулаке, заспешила к подводе с горшками и мисками. Еще, кажется, не поздно, не все продано. Только спешить надо, совсем мало остается!
А женщины идут и идут!..
Она вернулась назад успокоенная, счастливая.
- Вот, купилаТ - Мачеха постукала по горшку сухими костяшками пальцев, послушала: - Звенят, как колокола!
Посуда ладная, только что - дороговизна!..
Y Когда она, обернув миски и горшок сеном, уложила их в телеге так, чтобы, избави бог, не разбились или чтобы не украл какой-нибудь бездельник-вор, которых тут шляется тьма, когда опять начала подыскивать "купцов", - в толпе неожиданно появился Евхим. Он неторопливо шел с Ларивоном, расталкивая толпу, с цигаркой на губе, поглядывал на всех с самодовольной и задиристой улыбочкой: эх вы, люди, букашки суетливые, мелюзга!
"Пьяный или так просто, охмелел? Молодой, богатый...
Удачливый. Все удается, чего только душа захочет... Зацепить, видно, намеревается кого-нибудь, чтоб показать... какой он?"
Мачеха замахала ему рукой:
- Евхимко-о!
Он заметил Чернушков, направился к ним.
- Ну, как торг? - громко, весело спросил Евхим, окидывая взглядом все, что лежало на возу. - Э, да вы тут с овечками, - боитесь расстаться? - Он захохотал.
