Слушая отцовы жалобы и упреки, Евхим понимал, что старик уступил ему, сдался, что сила и право теперь на его, Евхимовой, стороне. Нарекания старика лишь больше выдавали его слабость. Понимая это, Евхим тоном приказа прервал отца:
- Хватит уж! Лучше подумайте - кого сватами взять?
- Ага, правда! - несмело, но охотно поддержала Евхима мать.
- Сватов - этого добра - найдется!..
- А все же лишь бы кого взять - негоже!
- Возьмем не лишь бы кого!.. Сватами будут Прокоп и Авдотья, - сказал отец, как говорят о деле уже решенном, и Евхим отметил про себя: старик заранее обо всем подумал.
- А когда сватать? - спросил Евхим все тем же требовательным тоном.
- Не терпится больно? Перехватят, может?
- Перехватить не перехватят. Откладывать - не расчет!
- А, все равно! Хоть в эту субботу!
Старик надел шапку, потоптался в углу возле лавки в поисках чего-то, не нашел, зашагал к выходу. У двери задержался.
- Может, так и надо. Теперь все - не по-людски!..
Выходя, он сильно стукнул дверью.
2
Ганна увидела Глушаков с огорода, где убирала свеклу, - как выпрямилась, держа бурак в руке, так и осталась стоять, не сводя удивленных глаз со двора. С первого взгляда догадалась, поняла, зачем пришли нежданные гости.
Да и как было не понять: Глушаки шли вдвоем, отец и сын, - Евхим, наряженный в праздничную поддевку, блестел прилизанным чубом, старик держался так важно, что издалека было видно - человек идет не по пустому делу. И с ними хмурый бородатый молчун Прокоп и вертлявая Сорока Авдотья сваты не иначе!
Ганна видела, как на крыльце Сорока сказала что-то старому Глушаку, но тот только кивнул, чтобы не задерживалась, заходила быстрее, и она, напустив на себя вид человека бывалого и серьезного, - можете, мол, не сомневаться, дело свое знаю, - уверенно направилась в хату. За ней вошли и остальные.
Приход Глушаков со сватами так удивил Ганну, что она в первый момент как бы не постигала смысла происходящего, спокойно наблюдала за всем. Но потом она заметила на улице нескольких молодиц, что мигом слетелись к ее хате, поглядывали на окна, переговаривались возбужденно, - увидела себя как бы со стороны, под чужими взглядами, и ее стала одолевать тревога... Пришли - надо что-то делать с ними, что-то сказать... Надо будет пойти в хату, показаться, стоять перед ними... Перед сватами, перед старым Корчом, перед Евхимом!.. Стоять, ждать, что надумают отец, мачеха, какую судьбу определят ей!..
Чем яснее доходил до Ганны смысл того, что обрушилось на нее, тем тревожнее становилось у нее на душе, - сватовство казалось все более опасным, более грозным. Она не только не хотела этого неожиданного сватовства, ей было теперь страшно подумать о том, чтобы выйти за Евхима, которого она после случившегося в лесу - хотя ни за что не показала бы ему этого - странно боялась! Особенно тревожило ее то, что Глушаки были не обычные сваты, им не так легко дать гарбуз, проводить ни с чем, - с Корчами в Куренях все считались, и отец и мачеха тоже...
Как же отвязаться от этих сватов, от беды этой, - чтобы отец понял, похвалил ее, чтобы мачеха не осудила? Охваченная мыслями-тревогами, взволнованная неизвестностью, пришедшей к ней вместе с Корчами, Ганна стояла и стояла на огороде, опустив руки с закатанными рукавами, не выпуская черного, в земле, бурака.
Она увидела, что из хаты вышел, идет к ней отец, невольно взглянула в ту сторону, где жил Василь. В эту минуту она, казалось, забыла оскорбительный спор, готова была простить все, - таким дорогим увидела вдруг берег, от которого отрывало, несло ее куда-то злое течение. Вечера с болотными туманами, влажная изгородь, нетерпеливое тепло его объятий!..
Но на Василевом дворе никого не было.
Отец подошел тихо, растерянный, с минуту молчал, не знал, как начать.
- Кинь бураки да приберись... Сваты там... - Он не сразу добавил: Корч и его Евхим...
Ганна не ответила. Отец посмотрел на нее с любовью, с участием, вздохнул:
- Сидят за столом... Тебя ждут...
Он говорил так, что она чувствовала - жалеет ее и сочувствует ей, но не знает, что посоветовать, как помочь.
